Ложась спать, я достала карточку иностранца и долго смотрела на него.

«Нужно иметь счастье быть не того круга, к которому мы принадлежим, или же иметь храбрость, если понадобится, порвать с ним навсегда», — звучала у меня в ушах фраза сестры.

Я глядела на моего иностранца, и если бы он мог понимать, он прочел бы в моих глазах следующее:

«Если бы случай свел нас опять, я имела бы храбрость порвать навсегда».

...Долли никуда не ходит, все читает, и, по-видимому, все ей надоело.

— Что с тобой? — спросила я ее.

Она подняла на меня свои задумчивые глаза и отвечала:

— Ты думаешь, можно прожить без физического труда?

Что это с ней? Зачем она так много читает?

Василий переслал маме письмо, полученное на ее имя в Петербурге. Мама прочла его и засмеялась.

— От кого это? — спросила я ее.

— От захарьинского священника, — отвечала она. — Прочти, если хочешь.

Я взяла письмо и прочитала: «Имею честь сообщить вашему превосходительству, — писал он, — что в соседнем имении Брянцеве поселился молодой помещик Касьянов. Он холост, получил образование в университете и, имея все данные служить в Петербурге, предпочел посвятить себя благородному труду земледельца. Сколько знаю, он не пьет, не курит, и с восходом солнца его уже можно увидеть за работой в поле. Для вас, как матери, имеющей еще не просватанных дочерей, полагаю, небезынтересно иметь сего Касьянова в виду».

Я тоже посмеялась над этим письмом, но и на этот раз оно понравилось мне своею простотой.

...Сегодня пришла ко мне Долли и сказала:

— Ты писательница, Лена. Напиши-ка роман на следующую тему: он сделал ей предложение и, заручившись согласием ее матери и нисколько не справляясь с мнением ее самой, стал строить на ее земле усадьбу, чтобы, повенчавшись, запереть ее в этой тюрьме. Как ты находишь эту тему?

Я вопросительно посмотрела на нее.

— Ты хочешь знать, что это такое? — продолжала она.— Князь Сергей Иваныч обещал бабушке свое содействие, и Веребьин строит теперь на моей земле усадьбу. Как тебе это кажется? Мама в восторге от его затеи и рада, что я буду жить около самого уездного городишка, а не в глуши, в его усадьбе, где у него мать и миллион сестер!

Но позволь, — продолжала она. — Если он любит меня, то должен же он наконец сделать предложение мне лично, а не бабушке и маме? Или он вовсе не считает меня за человека, и по их мнению, я вещь, которую можно перевозить из усадьбы в усадьбу, из гостиной в гостиную?

Мне было жаль ее, но я не нашлась, что ответить.