Речной трамвай пошел. Нева, чем дальше от пристани, становилась чернее. Берега обозначились россыпями огней. Под ногами толокся дизель...

Венька провел свое судно под Охтинским мостом, отдал штурвал дублеру и спустился ко мне в салон.

— Пошли, поглядите, как тут у нас... Вот здесь машинное отделение. — Венька сошел в машинное отделение, зажег там свет.

Я увидел трясущийся, маслянистый, хлюпающий клапанами дизель. Венька вылез из моторного отделения, повел меня в рубку. У руля стоял малый в берете, рядом с ним сидел на высоком, как в баре, стуле длинноволосый лохматый парень в полушубке. Сырая, багровая от городского зарева сутемь реки осязаемо, густо входила в открытое лобовое окно, отзывалась знобью в костях. Близко, явственно пахло нечистой, замешанной на мазуте, стоках большого города водой.

Венька вдруг врубил фару-прожектор. В луче обозначилась белая лодка с поднятым подвесным мотором. В лодке лежал человек. Лодка сама собой плыла по фарватеру населенной движущимися огнями, похожей на ночной проспект реки. Венька врубил сирену. Человек в лодке не шевельнулся. Лодка вышла из света, пропала. И почудилась мне трагедия, тайна в этой лодке, плывущей по воле судеб. Почему не проснулся ее хозяин, не внял сирене — сигналу тревоги? Быть может, и не проснуться ему? Капитан успокоил меня:

— Идешь когда по Неве, дак мно-ого их плывут... Рыбак нарыбачится, устанет, выпьет — и спит. Мотор подымет... С мотором, если уснешь, опасно, правда же? Так и плывут... Пойдемте ко мне в каюту, отдохнете.

В капитанской каюте, в крохотном закутке-боковушке лежала на столике пачка журналов «Наука и жизнь». Венька сказал, что подписался на «Науку и жизнь». Мы сели на капитанскую койку.

— Пока что дублер мой на руле, — сказал капитан. — И моторист Сережа на судоводительское подал. Я его тащу. Не помешает, правда же? Хороший парнишка. Сам я на морского механика подал. В училище. Сперва на буксирах ходил, теперь тут, потом уж дальше, верно? Перспективы есть. Летом мы экскурсии возим, белые ночи, музыка играет — хорошо!

Хорошо мне было в капитанской каюте, на речном трамвае «Л-67» плыть по ночной Неве за грибами.

— Как ты живешь-то, Веня? — спросил я у капитана. — Жена твоя как?

— Нормально, — сказал капитан. — Квартира у меня в Ивановском, все... С женой я развелся. Мать ее была против, чтобы она со мной жила. Ну, я говорю, если так, то я по-своему сделаю. Теперь ходит, обратно просится. Я ей говорю: «Нет, не на того попалась». Правда же?

Венька рассказывал о своем разводе. Слушать про это не хотелось, Венькина речь звучала косноязычнее, чем всегда, не в лад стуку дизеля, плеску воды под окошком каюты. Послышался словно бы скрежет в отлаженных шестернях Венькиной жизни. Но Венька не уловил этот шум, этот сбой. Одушевление не оставляло его, он пребывал в непрестанном экстазе, упивался успехом своей карьеры.