Макс издал губами неприличный звук. В классе стоял радостный шум. Мисс Монс остановилась перед столом, наблюдая за сценой веселья. Ее всю трясло в приступе неконтролируемой ярости. Однако вскоре она взяла себя в руки. На смену ярости пришла холодная язвительность. Учительница откашлялась. Класс затих.

— Вы, пятеро бандитов, по чьей вине начался этот гнусный кавардак, вы получите по заслугам! — провозгласила она. — Целый семестр я вынуждена была мириться с вашим мерзким, вульгарным ист-сайдским поведением. За все годы работы я еще никогда не встречалась с такими отпетыми малолетними гангстерами. Впрочем, я ошибаюсь. — Торжествующая улыбка заиграла на ее губах. — Много лет назад у меня было несколько жалких негодяев того же пошиба. — Ее довольная улыбка стала еще шире. — И во вчерашних вечерних газетах я прочитала подробный отчет о показательном конце двоих из них. Они были точно такими же хулиганами, как вы. — Она театрально выставила указательный палец в нашу сторону. — Я предрекаю, что вы пятеро в свое время завершите карьеру таким же образом, как и те двое: на электрическом стуле!

Она уселась за стол, улыбаясь нам и покачивая головой в радостном предвкушении.

— Она имеет в виду Луи Левшу и Итальяшку Франка, — глухо проворчал Простак. Макс плюнул сквозь зубы.

— Пара тупых дурней — вот кто эти парни! — Он повернулся ко мне: — Этот Луи Левша, он что, правда был твоим дядей, а, Башка?

Я скорбно покачал головой: я бы только гордился таким родством.

— Нет, он был лишь другом моего дяди Абрама. Знаешь, того, которого друзья выбросили с корабля, когда везли контрабандные алмазы.

Макс кивнул.

Учительница извлекла из складок черной юбки тяжелые бронзовые часы.

— Слава Богу, осталось всего лишь пятнадцать минут до звонка, — произнесла она, глядя на нас с довольным видом, точно смаковала предсказанный нам конец.

Макс достал из ранца все тот же вестерн и, вызывающе посмотрев на учительницу, склонился над партой. Остальные ученики продолжали заниматься. Я вслед за Максом принял отстраненный вид и, развалившись, сполз под парту, где принялся слушать знакомый шум нижнего Ист-Сайда, доносившийся через открытое окно. Я предался своей любимой фантазии: уличное смятение представлялось мне похожим на неблагозвучную оперетту. Пронзительный полицейский свисток был стартовым сигналом дирижера оркестра. Цок-цоки-цок, цок-цоки-цок ломовых лошадей, тянущих по булыжной мостовой скрипящие погромыхивающие фургоны, звучало неумолкающим ритмичным боем барабанов. Звуки рожков грузовых и легковых машин, то опускавшиеся до басов, то поднимавшиеся высоко вверх, были игрой духовых инструментов. Тоненький плач голодных или больных младенцев напоминал печальную музыку скрипок, а низкий гул далекой подземки — вибрирующее дыхание контрабасов. Мешанина голосов, зовущих и орущих на множестве диалектов, заменяла хор, а зычный речитатив уличного разносчика, расхваливающего свой товар, — исполнение ведущей мужской роли. И над всем этим музыкальным переполохом царил пронзительный хриплый визг толстой женщины, которой я отвел роль примадонны сопрано. Она высовывалась из окна верхнего этажа.