Серафим пожалел, что сам не может «радировать», покрутил-покрутил ручки передатчика и хлопнул себя по лбу: «Учица надо».

Поел, покормил Буску, прибрал холостяцкие хоромы избы, в подполье из бочки извлек небольшую голову кормовой соли, поделил лакомство на шесть кусков, отнес оленям — те принялись лизать угощенье. Когда выходил, обратил внимание, что два нижних бревешка сруба подгнили. Вернувшись в дом, приписал в записке: «Пафнутя! Птицын сын того не сделает. Ты — можешь. Смени нижние правые ряды сруба, упадет изба к зиме. Я тебя очень уважаю, как человека». Довольный значительностью последних слов, старик подумал о себе: «Серафим тоже правильный и справедливый…»

Отдыхал каюр недолго. Он вышел в путь, когда на электронном будильнике в зимовье было два часа дня.

В дороге верхом он почти не садился — жалел вожака, да и не надо было слишком торопиться — по всем расчетам он прибудет в отряд Коникова на день раньше срока. Он представил, как обрадуются ему мужики, и запел от удовольствия, но скоро замолчал… Хотя складывалось все так удачно: он оставил людям баранины, заметил прогнившие бревна и предупредил людей, везет геологу Лодышкину долгожданное письмо от его легкомысленной женки, — все же мысль о Пафнуте Долецком перебивала все эти «большие удачи» дня, рассеивала их вовсе.

Кызыр стремил воды широкой долиной, выписывал в ее темно-зеленом разливе причудливые кренделя. Из-за быстрого течения деревья будто не отражались в воде, а лишь бросали на нее тени. Но сверху не было заметно течения. Серафим вел оленей по высокому правому берегу, когда, забыв о Пафнуте, бурчал тихонько песенку о солнышке-мамушке, о кедрах-папушках, о тайге — доброй тещеньке. Буска бежал впереди, лишь изредка сбрехивал где-то вдали, возвращался к обозу, чтобы убедиться, жив ли здоров хозяин и не встал ли на передых.

Часа, может, через два хода от избушки Буска примчался вдруг к связке с вздыбленным загривком, морщил нос и обнажал подтертые, но все еще белые свои клыки. За ближайшим поворотом внизу на валуне посреди реки лежал медведь, спустив передние лапы в воду. «Охотится за рыбой», — подумал Серафим и шикнул на захотевшего сбрехнуть Буска.

— Пусть он себе охотится, Буска. Хороший зверь всегда занят делом. Молчи, Буска.

Обоз проходил над рекой, мимо медвежьей охоты, как вдруг, скрытые за кустом, два изюбра с детенышем вскочили и встали. Один из них, очень красивый зверь, стоял против громадной березы и тревожно кричал. Медведь, услыхав крик, почуял и связку. После выстрела он бешено помчался на тот берег реки, зажав в зубах хариуса, не сплюнув его от страха, смешно закидывал он вперед задние лапы. Изюбры с детенышем помчались вверх по склону.