Она отпрянула от него и вцепилась обеими руками в плечо фельдфебеля. Но фельдфебель Хвастек вырвался из ее объятий. Он сделал это так, как если бы стряхнул с рукава паука. Это придало саперу храбрости. Он присел на корточки рядом с Фридой Гошек и начал поглаживать ее колени и руки и прижимать ее ладонь к своему лицу. Глядя на это, остальные засмеялись. Фрида Гошек оттолкнула его, прижалась к фельдфебелю и закричала:

— Смотри, что он делает. Прогони этого нахала! Что он себе позволяет!

Фельдфебель встал и надел шинель.

— Тебе нравится этот парень? — спросил он. — Тебе нравится этот человек? В таком случае он твой; коли он тебе нравится, я тебе его дарю.

Фрида Гошек испуганно уставилась на него, но он больше не произнес ни слова и, протиснувшись между рядами столов, вышел на улицу с выражением полнейшего безразличия на лице. Фрида добежала за ним до двери. «Йинда! кричала она — так она всегда называла фельдфебеля. — Йинда! В чем дело? Ты куда? Когда ты вернешься?» Но так и не получив ответа, она постояла еще некоторое время в нерешительности у входа, раздумывая над тем, что с ним такое произошло и не стоит ли ей броситься догонять его на улицу, а затем вернулась, недоумевающая и безутешная, за мой столик.

Между тем пивная была полна саперов, среди которых терялись остальные солдаты. Повсюду виднелись стального цвета фуражки и шелковые офицерские звездочки. Саперы вели себя развязно, шумели, орали песни и затевали ссоры с фельдъегерями. Подсаживаясь к игрокам в «двадцать одно», они выгребали из карманов на стол полные горсти монет. Один из них взял со столика скрипку фельдфебеля и заиграл на ней песенку об адмирале Канимуре, трусливо ударившемся в бега, а остальные подхватили припев:

Тут трое из них набросились на Фриду Гошек и схватили ее за талию и руки, а четвертый — маленький, тщедушный субъект — приблизился к ней с важным видом, держа в руке кружку пива. Фрида стояла растерянная, не зная, как от них отделаться, и почти не сопротивлялась, когда четверо повели ее к выходу из пивной. Вскоре трое из них вернулись в зал, хихикая и довольно потирая руки; что же касается четвертого — того, что с важным видом держал в руке кружку пива, — то в тот вечер ни он, ни Фрида Гошек не попадались нам больше на глаза.

* * *

Фельдфебеля Хвастека я больше не видел. На другое утро я не смог самостоятельно подняться с постели — это был тиф, — и меня перенесли в лазарет. В своих смутных снах и горячечном бреду я видел саперов, которые в немыслимых количествах выползали из всех углов и надвигались на меня или хотели со мной чокнуться — такими же они представлялись мне накануне вечером, когда я уже смотрел на них глазами тяжело больного человека. Двумя днями позже я услышал выстрел и вопли русина Грушки Михаля, крики ефрейтора, который звал дежурного, а потом и предсмертные хрипы фельдфебеля, лежавшего в соседней комнате.