Когда мы подошли к автомобилю Нидаль, Хамза II демонстративно не заметил моей протянутой руки и, меня за плечи, дважды поцеловал. Внуки, улыбнувшись, проделали то же самое, возможно, не так сердечно. Нидаль и ее подруге они пожали руку.

Откуда у матери такая холодность и подозрительность? Если ее сухой прием был подобен высохшему ручью, в каком высохшем источнике брал он свое начало? Метафора ничего не стоила. Никакой образ не передаст это яснее и полнее, чем просто слова «сухой» и «сухость». Они, как нельзя лучше, передают это отсутствие какого бы то ни было течения, водного потока, льющейся воды, реки, что берет начало в полноводном источнике и струится, орошая землю; а высохшая река, как и мать, неподвижна, безжизненна, суха. Взгляд был потухшим, промелькни в них какой-то свет, это означало бы некое движение души, и глаза бы засияли. Если бы речь шла о светильнике, любой ребенок сказал бы, что нет тока, а слова «сухой» и «сухость» означали засушливую, бесплодную почву. Выбранные мною пронзительные вокабулы, их узус, их истертость, возможно, и передали то чувство беспокойства, в котором я не решался признаться: как протекли эти четырнадцать лет, сделавшие из той красивой, цельной женщины вот эту – скрытную и подозрительную. Скрытную, но… она все-таки дала мне листок с номером телефона Хамзы, и это было следствием её усталостей. Именно так, во множественном числе. Когда-то умевшая постоять за себя, так гордившаяся сыном, она иссякла, как высохший ручей.

Шиповник – это цветок романтиков и, возможно, их символ, так что ничего удивительного, что венчику цветка я предпочитаю плод; розовое соцветие дает плод ярко-красного цвета, теплый, который в народе иногда называется «почесушник», мясистый, с многочисленными плодиками-орешками, покрытыми легким пушком: стоит съесть две-три штуки, как начинает чесаться в заднице. Когда по осени шиповник начинает опадать, обнажается сам плод, маленький, но очень яркий, красный, как член кобеля, гоняющегося за течной сукой. Один за другим отрываются и падают на землю пять лепестков, по одному в день, и вот остается только колючий куст. Так передо мной медленно обнажалась Церковь, признаваясь, что стоячая вода в купелях – не из Иордана, а из крана, что Иисус родился не в I году, что безо всякого чуда облатку можно было грызть грязными зубами, ну и так далее. Так же и мать. Ее сын не умер. Он был единственным. У него у самого был сын. То, что я счел ошибкой памяти, было хитростью. У Хамзы было два старших брата, не зная этого, я не знал, как она к ним относилась, возможно, с такой же нежностью, как и к Хамзе. Откуда у Хамзы это безбожие?