Кира шла быстро, энергичной походкой женщины, уверенной в себе, знающей, что ее будут провожать заинтересованные взгляды мужчин.

Буров смотрел на Киру с изумлением и восторгом, которые прежде у него вызывала только лазурь бескрайнего моря, бездонная голубизна неба, изумрудная зелень первой травы.

Было то раннее вечернее время, когда еще не опустились сумерки, а только разлилась акварельная синь отходящего дня, и отсветы солнца, упавшего за рваный горизонт города, румянили на западе свод неба. Кира смотрела на мягкий закат, и Бурову казалось, что на ее лице отражались розовые блики спрятавшегося светила. Он даже сошел с тротуара под тень лип, чтобы полюбоваться и ее легкой походкой и ее подсвеченным солнцем энергичным и красивым лицом. Стоял так, не шелохнувшись, пока она не поравнялась с ним, а когда поравнялась, быстро вышел ей навстречу. Кира испуганно вздрогнула, сбилась с шага и, глянув на Бурова, одарила его такой счастливой улыбкой, что у него сами собой потянулись к ней руки, и они на виду у прохожих обнялись и только потом шагнули с тротуара к аллее.

Она высвободила свою руку из его руки и, приноравливаясь к широкому его шагу, радостно пошла рядом, не отрывая взгляда от его лица.

— Что с нами стряслось? — попыталась с шутки начать разговор Кира, но, увидев озабоченность Бурова, понимающе умолкла.

— Захотелось увидеть тебя… Захотелось… Спасибо, что пришла. Сумасшедшая неделя. Иван Матвеевич… На службе нелады…

— Обойдется. — Кира опять повернула к нему лицо. — Обойдется. Только Митрошин… Говорят, хороший старик был. Я его даже не видела, а слышала о нем не раз.

Они свернули в безлюдный проулок, вышли к пустырю, где лепились друг к другу коробки металлических гаражей. В окнах домов зажигались огни, вспыхивали уличные фонари. Буров и Кира шли медленно, словно вымеряли шагами длину этого пустыря. Буров собирался сказать Кире многое: и то, что она зря дразнит его своей загадочностью, которую ему никогда не разгадать, да и не к чему, и то, что на него сейчас, наверное, нашло затмение, и он, все бросив, побежал сюда, как глупый мальчишка…

Он хотел сказать, что им не надо вот так сходить с ума и если один из них забывается, то другой не должен терять голову, должен остаться благоразумным. Он хотел сказать еще многое, чтобы хоть как-то объяснить не только ей, но и самому себе их непонятное, двусмысленное положение, но вдруг вместо этого начал говорить о том, как он стоял и смотрел на нее, когда она шла по тротуару, и каким было ее лицо, и какою она была вся — от туфель до ее коротких каштановых волос, будто бы подпаленных уходящим за дома солнцем.