И не заметила, как добрела до ТРЕХ КОЛОДЦЕВ, где возвышался памятник павшим на войне. Чуть правее все то же КОЛЕСО в виде панно, тонюсенькие спицы по-прежнему упирались в цифры с наименованиями предметов благосостояния. Вокруг ни души, только шелестела на ветру половинка разорванной афиши…

«Наверно, от вчерашней лекции, — подумала Деспина, обернувшись. — И понесла меня нелегкая на эту лекцию! Сколько раз зарекалась: не пойду никуда, дома буду сидеть. Не видеть бы опять Ангела недельки три-четыре — глядишь, и дышится легче, за работой и думается меньше, вроде и жить можно…»

— Эй, — услышала Деспина. — Дочка, ты за газетами?

Оглянулась, а на скамейке под деревом дядя Антон Беллони с почтальонской сумкой на шее. Что такое — всего только ночь прошла, а почтальона успели сменить?

— Доброе утро, — поздоровалась Деспина.

— Пусть будет добрым… — и стал рыться в пухлой сумке. — Ты что получаешь? «Молдова сочиалистэ» или «Тинеримя»?

У Деспины вырвалось:

— С Ангелом что-нибудь, дядя Антон?

Беллони будто не расслышал. Вынул пачку конвертов, сложил их веером, как карты, и повел плечами:

— Еще пишут в наше Ааму, видишь? Не забывают, значит. А тебе ничего нет…

Дед сунул конверты обратно в сумку.

— А этот сумасброд… Где он теперь? — вздохнул старик, будто сам отправил его за тридевять земель. — Скажу тебе, дочка. Поздно уже было, телевизор не работал. Слышу, стучат в дверь: «Добрый вечер, дядя Антон…» А явился-то под утро! «Извините, зашел проститься. Я, говорит, не из слюнявых сентименталов. И знаю, вы не из тех, кто верит всякой болтовне. Порой даже сами себе не верите, за что я вас и уважаю, и хвалю. Говорит, пытался им объяснить вчера вечером… Ой, как заржали! Рассказывал о себе и о вас, и какие мы глупые, — хохочут, да и все! Представляете, что ни скажу, все смешно! Я, говорит, только что оттуда, из Дома культуры. Нет, окончательно все отупели, хихикают, словно я последний пройдоха. Весь зал шлепал в ладоши, как этому… Тарапуньке, что ли?»

— Неправда, — вырвалось у Деспины. — Я вчера тоже была… Мне было больно!

Дед Антон насупил мохнатые брови: «Эх, святая ты простота!..»

— Расскажи, дочка, что там за лекция такая… А то другие говорят, будто Ангел надо мною, старым, потешался.

Деспина вздохнула глубоко, в глазах даже бабочки зарябили — ее спрашивают о ЛЮБИМОМ… Смотри-ка, Беллони прямо-таки по-отечески расположен:

— Тебя Деспиной, кажется, звать? Послушай старика, Деспинушка, проживешь и ты жизнь… И скажут люди, что кто-то наговорил о тебе — дурное или хорошее, — неважно. Махни рукой, милая, как на сбежавшее молоко. Мне, собственно, парня жаль!..