– Какой ужас! Это правда?

Две дамы по бокам от него заквохтали:

– Мальчик, ты немедленно поедешь с нами! Все нам расскажешь. Мы подробно разберемся… – И комиссия с мальчишкой торопливо отчалила на катере… А нас разогнали по кубрикам. И – все…

Через пару дней госпожа Изольда усмехаясь сообщила, что мальчик на берегу повел себя крайне неразумно: выскочил из машины, бросился бежать и попал под автомобиль…

– Конечно, жаль его, как и всякого ребенка, но своим поступком он доказал, что жалобы его – ложь. Знал, что ложь разоблачат, потому и ударился в бегство… Вот так, уважаемые господа воспитанники. А теперь спать. И кто шелохнется… не забывайте, что завтра банный день.

Банного дня боялись даже больше, чем разговоров о всяких специальных детских тюрьмах и расстрелах. Потому что разговоры – это все-таки что-то неясное, слухи. А банный день – он грозная неизбежность.

Каждую пятницу с утра подваливала к «Розалине» железная, пышущая паром санитарная баржа. Мы оставляли всю одежду в кубриках и вереницами, под конвоем дежурных воспитательниц брели на «помывочную процедуру». Это само по себе уже было страшно – жуткая беспомощность и стыд, от которого хотелось съежиться в комочек, превратиться в мышонка или комара. Но в конце концов каждый из нас к этому притерпелся. Однако нельзя было притерпеться к страху. Никто не знал, что его ждет после мытья в гулком, наполненном душным туманом трюме. Никому в точности не было известно, не оказался ли он на этой неделе в каком-нибудь штрафном списке.

У выхода из моечного трюма был «распределитель» – контрольный тамбур, где со списком сидела дежурная воспитательница и сортировала нас: кого направо, кого налево… Того, кто «налево», ждали уже крепкие чпидовские тетушки – любительницы этого дела. Отводили в железные клетушки. Особенно тетушкам нравились младшие ребята – те, у кого силенок мало и кто быстро слабеет от страха. Возни с ними немного – положишь животом к себе на колени, и… Прутья были искусственные, пластиковые. Из-за ржавых дверей доносился поросячий визг. А в распределителе томилась жутким ожиданием другая группа приговоренных.

С ребятами постарше управлялись воспитатели-мужчины. И если кто-то брыкался, не хотел идти, тому добавляли за непослушание…

Меня судьба пока хранила от такого ужаса. Но я знал, что рано или поздно это случится. С каждым когда-нибудь случалось. И вот однажды, в третий четверг своего пребывания на «Розалине», я ощутил, что изнемогаю от тоскливого страха. От предчувствия.

Никакой вины я за собой не помнил, но был уверен в близкой беде. Потому что утром в числе гостей-проверяющих я увидел Полоза.