– Это хорошо, что ты сознаешь, брат, хорошо, – отозвался Петров.

– То-то… ты, брат, не лицо… ты – мастика!

– Превосходно! Не поддавайся! Не поддавайся! Воюй! Крепись!

Черты Петрова расплылись в воздухе. Заходили зеленые круги, а из них стали прыгать друг через друга необыкновенно прыткие козы, но вместо рогов у них росли растрепанные большие банные веники, а вместо хвостов вились и кружились длинные, пестро-мраморные, с черными вилкообразными жалами, Цмоки.

– Алексей Леонидович! – шептал голос Петрова над левым ухом Дебрянского. – Ты меня слышишь, понимаешь?

– Ну… что ж? Понимаю… – снисходительно отзывался Алексей Леонидович. – Вот только козы зачем?… Эх, напрасно я пил эту мастику!

А Петров шептал:

– Это не козы, а Лалы, они шпионят за нами, но ты их не бойся: граф Гичовский выучит их воздухоплаванию, и они улетят…

Лихорадочный кошмар мучил Дебрянского целую ночь, и целую ночь Петров нашептывал ему странные и глупые слова. К утру он представился Алексею Леонидовичу всего живее:

– Прощай, брат, – говорил он, надевая шляпу Дебрянского. – Мне пора.

– Ты, стало быть, из больницы-то вышел? – спрашивал Алексей Леонидович.

– Вышел, брат. Я теперь совсем здоров и свободен.

– Анна больше тебя не мучит?

– Анна тлен. Я сам Анна. Тра-ра-ра! Вот так дыра! Тля тлит тлен. Дотлею до тла и буду Анна.

– Да, бишь… позволь… я и забыл: ведь ты умер.

– Умер, голубчик. А ты ко мне на похороны не пришел? Свинство, брат.

– Откуда же ты, мертвый, узнал, что я здесь?

– Тра-ра-ра! Я теперь знаю все, что меня интересует.

– А почему я тебя интересую?

– Я тебя полюбил. Ты парень хороший. Я тебя стану беречь. Ах, Алексей Леонидович! Ты молодец, ты как себя показал, что молодец, я тебе и вчера за обедом, когда ты сделал предложение Зоице, шептал, что ты молодец…