Она все собиралась пожаловаться Аврааму на Илюсика, но всякий раз откладывала, опасаясь сурового наказания. Лишь изредка, когда особенно донимал, ее прорывало:

— Ох, Авраам, знал бы ты, что я терплю от твоего драгоценного сына…

— А что случилось? Набедокурил?..

— Лучше не спрашивай, озорство его прямо-таки невыносимо…

— А что ты хочешь? Ребенку пристало проказничать, к тому же он младшенький и мы его избаловали, — успокаивал Авраам жену. — Бог даст, родишь благополучно, перестанем потакать ему, и он небось присмиреет.

…Но и после того как Зельда родила двенадцатого ребенка — девочку Генечку и грошовую ржавую селедку приходилось теперь резать не на тринадцать, а на четырнадцать кусков, она все же то и дело подсовывала Илюсику кусочек побольше и пожирнее, оправдываясь:

— Он же у нас такой худенький — косточки сквозь кожу просвечивают, ему еще расти да сил набираться, а где он их возьмет — из тарелки пустых щей, что выхлебывает за день?..

2

Устав от непрерывной беготни и озорства, Илюсик, заходя в дом, взбирался на окошко и пристально глядел на улицу, по которой все еще шли и шли шеренги людей, одетые кто как — в свитках и лаптях, в серых заячьих шапках, а кто в рваных, изношенных пальто, в истоптанных сапогах и бутсах, с полными мешками за спиной.

Рядом с шеренгой шагал военный и отсчитывал шаги:

— Раз, два, раз, два…

Звучный мягкий баритон затянул:

Илюсик уже знал эту песню. Он тоже выстраивал ребят на улице, так же, как командир, отсчитывал: «Раз, два, раз, два…» — и они тоже пели эту песню.

Он только не понимал, почему заглушают эту песню плач и за сердце хватающие жалобные возгласы женщин и детей, бежавших за колонной.

— Мама, почему так плачут на улице?

— Потому, дитя мое, что гонят их на войну…

— Почему же надо плакать?

— Их могут убить, и детишки их останутся сиротами.

— А кто войну делает?

— Царь…