Было любопытно слушать. Но вот, золотарик-немец… не Франц-Иоганн Борелиус? Егорыч того ювелира знал. Звать его, это точно, Франц Иваныч, человек мудрый и ученый, нелюдим только, кого хорошо не знает… давно что-то не захаживал, а то вроде как бы друзья с ним были, очень все понимает, и «масленицы» глядеть любил, всегда раньше покуповал, для радости… только вот слух был, обокрали его, все его камушки унесли. А жил у Николы-Мокрого.
— У Николы… Мокрого?.. — переспросил Виктор Алексеевич, вспомнив, — тот, пачпортист, поминал Николу-Мокрого!..
— Совсем неподалеку… Николы-Мокрого церковь, невысокенькая… Да он будто уж
— Что это — «отрешился»? работу бросил?..
—
— Почему — помирать готовится?.. опасно заболел?..
— Этого я не знаю. Давно, говорю, не бывал… а стал в нашу церкву ходить. И чудо у него случилось… Все нелюдим был, а теперь и вовсе отчельник. Церковный мне сторож намекнул, а про него, значит, он не знает, проживает где. И сторож наш тоже крепкий, из его слова не вытянешь.
— Что же у него случилось, какое чудо?..
— Угодник-батюшка самый редкостный камушек его от воров прикрыл, не могли увидеть…
— Говорите —
— Рассказывали так, от сторожа слыхали. Бывает это у нас, сколько пропаж находили… помолебствуют — ан и нашли!.. Толканитесь…
— А за «масленицами» непременно пришлю! — радуясь чему-то, сказал Виктор Алексеевич.
Пошел к Николе-Мокрому, раздумывая: «Зачем теперь мне Борелиус?.. даже вон „отрешился“… самый редкостный и
Раздумывал — и