Вздохнув, он позвонил в районное отделение милиции и стал дожидаться следователя.

Теперь попробуем отмести все мелочи, раздумывал Даугис, подперев руками голову. Попробуем удержать только главное. Что было главное в Вилисе Сатыне? Пьянчуга, бузотер, прогульщик — вот главное. Не ладил с женой. Неделями домой не являлся. Сколько раз он сам грозился прогнать Сатыня из колхоза. Все так. Но с другой стороны — отличный тракторист. Это точно. Мастер своего дела, что ни говори. Когда нужно, садился за руль грузовика, комбайна, в мастерских из груды хлама мог поставить на колеса заведомо негодный агрегат… И вот, теперь сложи-ка все вместе. И все-таки, и все-таки… Да и ради чего живет человек, если ему время от времени нельзя повеселиться? Ради чего работает? Затем и работает, чтобы повеселиться, пожить в свое удовольствие. Конечно, веселиться можно по-разному. Все зависит от человека. Ну, а если ему так хорошо, если он счастлив — тогда как?

Даугис налил себе еще воды.

Приехавшему следователю председатель так обрисовал трагически погибшего механизатора:

— Да, выпивал, случалось. Но кто ж у нас без греха…

Следователь, человек в летах, понимающе кивнул.

— А в остальном хороший парень, — продолжал председатель. — Отличный тракторист. Я бы даже сказал — выдающийся. Да… Просто не знаю, как без него справимся. И молодая жена овдовела. Жаль человека…

Следователь толком не понял, то ли это «жаль» относилось к вдове покойного, то ли к самому покойному, но он тоже вздохнул и сказал:

— Да, жаль, но раз такое случилось… — и перешел к делу.

Во-первых, его интересовал характер трагического происшествия — простая случайность или самоубийство. Во-вторых, кто видел покойного последним.

Председатель даже хмыкнул очень некстати, услыхав предположение, будто Вилис Сатынь мог решиться на самоубийство, и затем категорически отклонил такую возможность. Следователь не сказал ни «да», ни «нет», после чего они вместе отправились на место происшествия к Ивару Озолнеку.

Трактор стоял все там же над кручей, и телогрейка валялась, снег сыпался крупными хлопьями, по Даугаве шел ледоход, а Озолнек уже в который раз пересказывал случившееся.

К возможности самоубийства Озолнек отнесся точно так же, как и председатель: весело хмыкнул. Потом показал в картинках, как Сатынь шел по льду, припомнил даже, что тот сказал ему перед уходом, умолчав лишь об одной детали: о том, что покойный показал ему… ну, тот срамной жест, притом крича во все горло. Зачем об этом знать следователю, рассудил Озолнек, зачем чернить светлую память погибшего? Все равно его не воскресишь, а о покойниках говорят только хорошее или ничего.