Успел, да, Жанна Величко, жить без декораций, последняя инстанция…

Успел подумать и успел забыть про ключ.

— Вот, — вытаскиваю из кармана. — Твой. И не имей таких привычек.

— Фу черт! — досадует она. — Стала запирать, обступили, — оправдывается. — Задурили голову.

Молчим.

— Когда не ладится в каком-нибудь деле, — говорю я, — всегда утешаешься: будет еще другое, третье, десятое… Когда не ладится в жизни — это хуже. Другой жизни не будет.

— Будет, Боб! — вскидывает она глаза. — Будет! Рано себя хоронишь. В тридцать-то лет!

Слышу голос Константина Федоровича — за дверью, отдает распоряжения нашей машинистке, и тут же дверь распахивается, он обращается к нам с порога:

— Ну как? Наметили план дальнейших действий?

— Наметили, Константин Федорович, — опускает Аля глаза.

У него под мышкой папка — тоненькая, новенькая, чистенькая.

— Это вы молодцы! — Он нами доволен. — Зрело рассудили. Надо еще подзаняться, навести глянец. Зазубринки есть, с Крупаткиной еще не исчерпано… Выходить в суд — так уж выходить! — Он оттопыривает большой палец, потрясает рукой. — А чтобы не скучали, Борис Ильич, вот вам подарочек, обещанный, — протягивает папку. — Принимай, Боря, и ни пуха тебе, ни пера.

Другой жизни не будет — только эта.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.