Так что объяснение могло быть абсолютно откровенным.

Оно таким и было.

— Вадим! — сказал Сева. — Мне симпатична твоя позиция. Я рад, что у нас наконец появился этакий боец-партиец, прямо как в кино. Свежим ветром повеяло — так, кажется, положено говорить в таких случаях. Но у твоей позиции есть один недостаток. Ты теперь всегда обречен поступать только в одном ключе — как правдолюб. Тебя будут слушать, тебе будут рукоплескать. Но от тебя сразу отвернутся, вздумай ты хоть чуть-чуть изменить этот стереотип. Тебе, может быть, многое удастся сделать и пробить — для других, для института, для науки. Но всем такими быть просто нельзя. У меня, например, есть конкретные задачи — ты знаешь, что и на каком уровне начато. Такие дела делаются по-другому. Нужно иметь простор для маневра. Чтобы добиться главного, не нужна последовательность в частностях — она может просто помешать.

— Цель оправдывает средства? — усмешка Вадима должна была обозначать горькую иронию.

— А что? До известной степени… Иначе никакие цели бы не достигались. Конечно, средства не могут быть любыми. Есть мера компромисса, и она зависит…

— А мне кажется, Сев, что ты стал на такой путь… Ты станешь чем-то вроде Саркисова! Ну, обаятельного там такого, симпатичного Саркисова без злодейств — хотя без злодейств в этой роли долго не удержишься. Станешь таким менеджером, диспетчером, хозяйственником — и тогда прощай все эти твои прелестные штучки — с сейсмической мутностью и бликами, твоя вероятностная картина геокосмоса. Как личность ты потеряешь… Да почти все потеряешь. Все, что отличает тебя от них. А во имя чего?

Сева кивнул головой.

— Ты прав, так может быть, и примеров тому много. Но кое-что зависит и от личности. Она может и сохраниться, и развиться. Кто-то должен вершить научную политику и делать крупные дела. Все мы ворчим, когда замечаем, что этим занимаются дельцы и мелкие люди, далекие от науки. А когда до нас очередь доходит, когда мы можем реально взять в свои руки крупное дело — мы в кусты? Личность там сохранять и взращивать?

Поговорили, в общем. Казалось, поняли друг друга. Но медленное отдаление их друг от друга продолжалось. Похоже, Орешкин — не тот, прежний, новичок, не тот, кого надо было выручать из безвыходного положения, а новый, с окрепшим голосом, нагнавший страху на самого Саркисова, взявшийся перетряхнуть всю обсерваторию и не побоявшийся привлечь для этого силу до известной степени внеакадемическую и независимую — большой институтский партком, этот Орешкин чем-то не устраивал Севу, А вот Женя, опозоренный, уличенный в плагиате, вынужденный уволиться — неожиданно привлек более чем когда-либо прежде. Сева общался с ним, бывал у него дома, держал на руках маленькую дочку Жени и Лили. Устроил безработному Жене выгодные заказы на переводы и рефераты. Опять-таки правильно, не идти же Жене по миру, в геофизику ему, уличенному плагиатору, сейчас хода нет. Но ведь это при том, что Женя заведомо сам во всем виноват, что он потерпел поражение, находясь в лагере, враждебном и Севе, и Вадиму, и всем, кто хотел работать, а не хапать чужие результаты. Нет, по-настоящему, душой, понять Севу Вадим не мог.