Но вот наступает катастрофа.

…28 сентября 1960 года в возрасте 26 лет «наиболее высокооплачиваемая звезда», у которой «любящий муж и девятимесячный сын», закончившая съемки в фильме Клузо «Истина», может быть, лучшей своей роли, пытается покончить с собой. В тот осенний ненастный день ее находят во дворе со вскрытыми венами. К тому же она приняла солидную дозу яда. «Она лежала у колодца, — пишет бесстрастный французский хроникер, — без чувств. На хрупких запястьях угрожающе алели тонкие струйки крови. Рядом на траве серебрилось лезвие бритвы».

Трагедия бессилия «звезды» завершается в этой высшей точке. Смерть отступает, чтобы всего через год перед нами предстала другая Брижит.

19 ноября 1961 года Бардо получает письмо от некоего Ленуара, начальника финансового отдела ОАС, под именем которого, как оказалось, скрывался путчист Андре Орсини, с требованием пожертвовать деньги.

Получив это письмо, Брижит подает в суд и предает гласности шантаж оасовцев.

Мстя Брижит, через месяц, 19 декабря, «ультра» у входа в ее дом взрывают бомбу. Дом пострадал, Брижит — нет.

А десять лет спустя имя Брижит, пройдя по параболе сенсации до точки всеобщего культа, приобщается к историческим ценностям нации. Скульптор Аслан создает новый бюст Марианны — символа Франции. «Четвертой моделью послужила самая популярная французская киноактриса Брижит Бардо», — сообщала пресса.

«Несомненно, — приходит к выводу социолог К. Теплиц в книге «Мир без греха», — «явление Брижит Бардо» — одно из крупнейших творений общественной мифологии, какое когда-либо создавала европейская культура».

Такова проекция внешней цепи события на газетную полосу, подобная следу самолета, который уже улетел.

Сейчас я пытаюсь понять, что же при этом происходило с личностью Брижит, как формировалась или деформировалась ее индивидуальность, что, наконец, творилось в это время с такой «банальностью», как ее душа.

В спальне Брижит Бардо над широкой постелью висит большой гипсовый барельеф. Обнаженная фигура женщины, на лице — гримаса восторга или экстаза. В пластике тела та предельность отчаянья, за которым — срыв.

— Что это? — спрашиваю.

— Портрет возлюбленной моего друга — художника. Талантливо, правда?

Я представляю себе мысленно, как каждый день, вставая утром и ложась вечером, она видит это.

— Вам хорошо в этом доме? Вы независимы? — спрашиваю ее.

— Независимость, — пожимает она плечами, — она ведь не вне нас, а внутри. Если я внутренне от кого-нибудь или чего-нибудь завишу, мне не помогут даже очень благоприятные обстоятельства.