Кто-то стучится в дверь.

— Заходи, пожалуйста! — приглашает Мунов.

Входит Сусан Геонка, вместе с которым я летел.

— Вот еще статья дохода пришел, — весело смеется Мунов. — Начальник пасеки. Раньше удэге никогда пчелой не занимался, а теперь артель «Охотник» и пчелу завел. Верно я говорю, Сусан Чафузович?

Геонка, несколько сконфуженный, нерешительно отвечает:

— Однако, верно!

— Так ты угости его, пожалуйста, бархатным медом, — говорит Мунов. — Он в городе живет, а там, сам знаешь, бархатный мед не бывает...

Таков Мунов — человек умный, энергичный, самозабвенно влюбленный в родную тайгу. Сам он нанаец, но местные нанайцы и в прошлом мало отличались от удэге. Кочевали по Бикину и его многочисленным протокам. Селились в небольших стойбищах, жили в общих юртах из древесного корья. Эти ветхие жилища были настолько бедны, что охотник, застреливший крупного зверя — лося, кабана или медведя, — оставлял добычу на месте и перетаскивал сюда юрту со всем своим скарбом.

С того счастливого дня, когда Мунов навсегда покинул лесное стойбище, прошло, по его словам, тридцать лет. Он сбросил с себя одежду из выделанной шкуры сохатого, впервые помылся в бане, надел новый костюм и уехал в Ленинград, в Институт народов Севера, что был на Обводном канале.

— В Ленинград поехал вместе с женой и детишками. В первый раз в такую большую дорогу поехал, через всю страну, — рассказывает Иван Константинович. — Помню, все боялся заснуть, чтобы чего-нибудь не пропустить. Из окна вагона глядел — голова от всего кружилась. На остановках покупал молоко и черемшу. Детишки молоко пить боялись, а черемшу так ели, что весь вагон диким чесноком провонял. Проводник ругался. Только на пятый день стали детишки молоко пить. Интересно тебе? Да? А когда к Байкалу подъехали, омулей им купил. Так целый праздник был у них от этих омулей. Думали, что никогда больше рыбы не увидят, и вдруг — на тебе, увидели! Десять дней поезд бежал в Москву и как будто увозил нас из прошлого века в нынешний. Интересно тебе, да? Вот какая у нас была картина!

Несмотря на поздний час, в доме еще не спят. В соседней комнате играют в лото. Кто-то проигрывает, и над ним посмеиваются. Кому-то захотелось талы. Жена Мунова говорит, что талы нет, будет сальми[2].

Мунов наливает из графина в стакан брусничного квасу и залпом выпивает. Развязывает галстук, расстегивает ворот сорочки.

— Жарко топим, да? Дров много, не жалеем. Все равно я жарко не люблю. — И, подумав, предупреждает: — Не улетишь, пока с тобой на Красном Яру не побываем. Должен ты наш новый поселок посмотреть. Десять улиц строго по плану в тайге разбили. Теперь думать приходится, как улицы назовем. Ну, первым делом, конечно, улица товарища Ленина будет. Уже к старому тополю фанерку прибили: «Улица товарища Ленина». Потом, думаем, улица Счастья будет. В старое время слова «счастье» в нашем языке вовсе не было. На третьем месте пойдет у нас улица Вольный Труд. Тоже ничего, да? Может быть, надо одну улицу Дерсу Узала отдать. Все-таки наш, лесной человек, и на весь мир знаменитый. А дальше еще не решили; времени много, подумаем. Значит, поедем с тобой на Красный Яр?