Свой взгляд на роль и задачи фельетониста Достоевский сформулировал в самом фельетоне. Порицая фельетонистов, дающих лишь перечень «воображаемых животрепещущих городских новостей», он иронизирует над «едва оперившимися мальчишками», считающими, что фельетон — «это не повесть, пиши о чем хочешь <…> Ему и в голову не приходит, что фельетон в наш век — это… это почти главное дело». Вслед за этим писатель напоминает современным фельетонистам о Вольтере. Достоевский размышляет над тем, каким представляется ему «присяжный, всегдашний», а не «случайный», как он сам себя рекомендует, фельетонист: «…я пожелал обратиться в Эженя Сю, чтоб описывать петербургские тайны». Упоминание Э. Сю не случайно, В 1840-е годы французская традиция определила путь развития фельетонного жанра от газетной хроники, «физиологических очерков» к «роману-фельетону» Э. Сю «Парижские тайны». Аналогичное Парижу место в русском фельетоне со времен Гоголя занял Петербург.
Заглавие «Петербургские сновидения» связывает фельетон, с одной стороны, с литературой физиологии 1840-х годов, с другой — с переосмысленной Достоевским романтической традицией. Для фельетона характерен композиционный прием, найденный еще в «Петербургской летописи» 1847 г.: на первый план в нем выдвинуты личность автора — «мечтателя и фантазера» и его сложный внутренний мир.
Появившись впервые в цикле ранних фельетонов Достоевского, в «Хозяйке» и «Слабом сердце», образ «мечтателя» углубился в «Белых ночах» (см.: наст. изд. Т. 2). В «Петербургских сновидениях» он через 10 лет получает иные психологические оттенки. Рядом со старым типом «сентиментального мечтателя» в фельетоне в соответствии с новыми веяниями времени теперь мелькают «мечтатель-прогрессист», «мечтатель-деятель», к которым писатель относится иронически. Главный герой фельетона психологически во многом предвосхищает тип мечтателя из позднейших повестей и романов Достоевского 1860-1870-х годов от «Преступления и наказания», где тема «мечтательства» приобретает новую сложную философско-историческую интерпретацию, которую она сохраняет вплоть до замысла особого романа «Мечтатель» (1876 г.), оставшегося неосуществленным (см.:
В противовес легкому, юмористическому и даже слегка эксцентрическому началу фельетона дальнейшие автобиографические его страницы написаны с глубоким задушевным лиризмом. Здесь приподнимается завеса над многими малоизвестными нам по другим источникам страницами жизни писателя от момента выхода его в отставку в 1844 г. до появления в большой литературе. Автобиографичность фельетона явственно проступает в сопоставлении с письмом 1840-х годов. В письме к старшему брату от 1 января 1840 г., описывая встречи с другом юности И. Н. Шидловским, Достоевский писал: «…мы разговаривали о Гомере, Шекспире, Шиллере, Гофмане, о котором столько мы говорили, столько читали <…> Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им <…> Имя же Шиллера стало мне родным, каким-то волшебным звуком, вызывающим столько мечтаний». Та же атмосфера юношеского упоения литературой, мечтательством, романтическими грезами отражена в фельетоне: «…бегу к себе на чердак, надеваю свой дырявый халат, развертываю Шиллера и мечтаю, и упиваюсь, и страдаю такими болями, которые слаще всех наслаждений в мире…» (с. 485).