14

В 1886 г. „Бесы“ были переведены на французский,[633] датский,[634] голландский[635] языки, а в 1888 г. — на немецкий.[636] К настоящему времени роман издан почти на всех европейских языках[637] и ряде восточных.

Вскоре после ее публикации (1922 г.) была переведена глава „У Тихона“. Она включалась во все основные издания „Бесов“ и сыграла большую роль в переосмыслении идейной проблематики романа, который еще в 20-е годы воспринимался прежде всего как „памфлет“ на народническое движение, как считали К. Курьер (1875) и Э. М. Вогюэ (1866) во Франции, А. Рейнгольдт (1886) и Н. Гофман (1910) в Германии, Т. Масарик (1892) в Чехословакии, М. Беринг (1910) в Англии…

Приравнивая роман Достоевского к „роману условий человеческого существования“, Р. Альбере называет среди творцов последнего во Франции, наряду с А. Мальро и А. Камю, католических писателей П. Бурже, Ш.-Л. Филиппа, М. Барреса, Ж. Бернаноса, Ф. Мориака.[638] При таком подходе влияние „Бесов“ не может быть отделено от воздействия творчества Достоевского в целом. Мотивы „Бесов“ обнаруживают в „Ученике“ (1899) П. Бурже и в романе „Беспочвенные“ (1897) M Барреса;[639] во „Власти над миром“ (1919) Ж. Дюамеля[640] и „Фальшивомонетчиках:“ (1925) А. Жида,[641] по собственному признанию которого „Бесы“ остаются „самым мощным, самым замечательным созданием великого романиста“.[642] Знакомство с „Бесами“ отразилось на романах А. Мальро „Условия человеческого существования“ (1934) и „Надежда“ (1937), которые воспринимаются как один из источников экзистенциализма А. Камю. По словам Ф. Мориака („Вырванный клок“,1945): „«Бесы» Достоевского <…> приобщают нас к законам алхимии, которая превратила святую Русь, Русь «Бориса Годунова», гудящую от колокольного звона, стенаний и молитв, в Советскую Россию“.[643]

Особенно сильное воздействие „Бесы“ оказали на А. Камю… Уже в эссе „Миф о Сизифе“ (1937), отталкиваясь от „человека абсурда“ — Ставрогина — и философии „бунта“ Кириллова, Камю обосновывает свою версию экзистенциального стоицизма, противостояния „абсурду“ в жизни. Теме „верховного самоубийства“ посвящена его пьеса „Калигула“ (1939), русскому нигилизму и „шигалевщине“ — пьеса „Праведные судьи“ (1947) и трактат „Бунт человека“ (1951), а мотив „исповеди Ставрогина“ звучит в изображении Кламанса, героя „Падения“ (1956). По признанию писателя, „Бесами“ подсказан „хроникер“ в „Чуме“ (1947),[644] где подхвачены многие идеи Достоевского. „Прежде всего «Бесы» — произведение искусства, — говорил Камю, — и, во-вторых — памфлет против нигилистической революции, и только такой революции“.[645]