— Вот как у человека нет занятиев, у него жир волнуется. Мечтает, абы какую работу. Он и ныряет ровно селезень.

И побрел в ивняк. Манечка Езова села на песок отдыхать и распустила розовый зонтик. Ира, тяжело дышавшая от плаванья, предложила профессору:

— Идемте собирать ежевику?

— С удовольствием.

Они вдвоем пошли по песчаному берегу вдоль Волги, затем свернули в овражек, начали спускаться. Здесь было сыро и полутемно. Солнце осталось где-то наверху за вербами и дубняком, редкие лучи, продираясь сквозь ветви, освещали там, на макушке склона, кусты черной смородины: листья их изумрудно просвечивали. Ежевики понизу было полно, она всюду синела из-под лопухов и крапивы, заглушавших узкую тропинку, по которой трудно было пройти, не обстрекавшись. Овражек расширялся, и в его глубине тень лежала еще гуще и еще сильнее пахло сыростью и гнилью. Вилось множество комаров, которые жалили почти без звука. В бузине с ветки на ветку порхали серенькие корольки, нарушая тишину форканьем крыльев.

— Евгений Львович, — с любопытством спросила Ира, — как вы дома проводите свой день?

Казанцеву это почему-то напомнило жениховский экзамен. Стало смешно. Отвечая, он, однако, не мог избежать назидательного тона, взятого им с девушкой.

— Иными словами, Ирочка, вы хотите узнать, как живут ученые сухари, подобные мне?

— Что вы, — смутилась она. — При чем… сухари.

— Извольте, извольте. Утром я хожу в университет читать лекции, потом занимаюсь научной работой в музее, в архиве, в библиотеке, а иногда и у себя на квартире в Малом Козихинском. Ну, что вам еще сказать? Не курю, водку пью только по праздникам, обожаю натуральный кофе. В общем я сам себе напоминаю часы с недельным заводом. Может, вас интересуют мои знакомые или почему я до сих пор не сумел жениться?

— О нет, нет, — засмеялась Ира: она еще не совсем оправилась от неловкости. — Вы отвечаете совсем как по анкете.

Мокрый полосатый купальник облепил ее загорелое тело, выпукло обрисовывая линию груди, бедер. Осторожно ступая босыми ногами по неровной, колкой дорожке, поеживаясь от липнувших комаров, Ира то и дело приседала и рвала ягоды. Обстрекав руку о крапиву, она оборачивала к Казанцеву смуглое лицо с нежным пушком на верхней губе и сконфуженно смеялась. Он любовался ее движениями, и это почему-то вызывало в нем внутренний протест. «Отчего мне все в Ире кажется естественным и грациозным? — придирчиво думал он. — Оттого только, что молода? Ведь когда она постареет, эти самые ее жесты уже будут казаться смешными ужимками. Значит, мы прощаем кокетство, лишь когда женщина нравится?»