После долгого молчания доктор Руис снова покачал головой:

– Все кончено, Себастьян!.. Можешь искать себе другого матадора.

Насиональ поднял глаза к небу. Такой человек, а погиб, даже не пожав на прощание дружескую руку, не проронив ни слова, в один миг, словно жалкий кролик, которого хватили по затылку!..

Не в силах справиться с собой, он выбежал из комнаты. Невмоготу ему смотреть на это. А Потахе – тот продолжал неподвижно стоять в ногах кушетки, вперив невидящий взгляд в покойника и вертя в руках широкополую шляпу.

Себастьян готов был разрыдаться, как ребенок. Грудь его тяжело вздымалась, глаза наполнились слезами.

Во дворе ему пришлось посторониться, чтобы пропустить возвращающихся на арену пикадоров.

Жестокая весть мигом облетела весь цирк. Гальярдо мертв! Одни сомневались, другие верили, но никто не тронулся с места. На арену вот-вот выпустят третьего быка. Не успела закончиться и первая часть корриды, – не отказываться же от зрелища.

Из цирка доносился гул толпы, звучала музыка.

Бандерильеро внезапно ощутил прилив жгучей ненависти и отвращения ко всему, что его окружало, к своему ремеслу и к толпе, благодаря которой это ремесло процветает. В памяти его возникли красивые слова, над которыми еще недавно так потешались его приятели, но какой новый, полный справедливости смысл звучал в них сейчас!

Мысли его задержались на окровавленном быке, которого тащили мимо него с арены. Шея быка обуглилась, ноги окоченели, стеклянный взгляд был безжизненно устремлен в лазурный небосвод.

И перед Себастьяном возник образ друга, лежавшего по ту сторону кирпичной стены, в нескольких шагах от него; руки и ноги его похолодели, поднятая рубашка открывала живот, и мутным блеском таинственно мерцали глаза из-под опущенных век.

Несчастный бык! Несчастный тореро! Внезапно из цирка донесся ликующий рев толпы, – она приветствовала продолжение зрелища. Зажмурившись, Насиональ стиснул кулаки.

Зверь рычал – настоящий, единственный зверь.

Мадрид, январь – март 1908 г.