— Твоим помощником? — Ция отодвинулась от Учи.

— Вот именно.

— Как, каким образом?

— А вот так... Вернулся из армии, а Спиридон Гуния его ко мне направил.

— Давно?

Зачем она об этом спросила? Какая ей разница, давно или нет?

— С месяц уже.

— Почему же ты не говорил мне до сих пор? — огорчилась Ция.

— Он меня сам об этом просил.

— Это еще почему?

— Чтобы ты не думала, что он из-за тебя сюда приехал. Но я и без того знаю, что он ради тебя сюда и приехал.

— С чего ты это взял?

— Ну об этом нетрудно догадаться.

— Мы с ним были просто школьные товарищи, — сказала Ция.

— И Бондо то же самое мне говорил.

— И правильно говорил, — одобрила ответ Бондо Ция, но в глубине души все же была уверена, что Бондо приехал сюда ради нее одной. И не могла разобраться, нравится ей это или нет. Мысль эта приятно щекотала ее женское тщеславие, и, чтобы не думать о Бондо, Ция встала и отряхнула с тела песок.

— Пойдем, Уча, поплаваем напоследок... — И, не дожидаясь Учи, бегом бросилась к морю. Поплыла саженками. «Хорошо, что Уча не пошел со мной, — ей хотелось побыть одной. — Приехал работать сюда. Ничего подобного, это он из-за меня приехал, это ради меня он бросил все и стал подручным Учи. Какой он, оказывается, верный и любящий... А вот я... Но Уча тоже верный и любящий, и даже больше Бондо, гораздо больше. Другой бы на его месте даже близко Бондо не подпустил, от ревности бы извелся, а он нет... Целый месяц, оказывается, вместе с ним работает, а мне об этом ни слова... — Поглощенная своими мыслями, Ция медленно плыла по спокойной, неподвижной глади моря. — И все-таки почему он вдруг решился приехать сюда? И почему пошел в подручные к Уче? Почему именно к Уче? Ведь он прекрасно знал, из-за чего я уехала из деревни, ради кого я сюда перебралась?» Ция оглянулась и увидела, что заплыла слишком далеко. Учи совершенно не было видно. Ция повернула обратно и быстро поплыла к берегу. Ей вдруг совершенно расхотелось думать о Бондо и его планах. Единственное, чего она желала, — побыстрее увидеть Учу и покрепче его обнять, чтобы окончательно выбросить из головы глупые мысли.

Еще каких-нибудь две-три недели, и «Комсомолец» вплотную подойдет к хижине Гудуйи Эсванджия.

Гудуйя знал об этом. Знал, что ему навсегда придется проститься с жилищем, в котором он провел столько лет. И так близка, так дорога стала ему эта хижина, пусть оторванная от мира и людей, пусть затерянная среди лесов и болот, что даже думать об этом было ему невыносимо. И надо же такому случиться, что сровнять его хижину с землей собирался тот самый экскаватор, за которым он ходил как за малым дитем. При Галине Аркадьевне и Спиридоне Гуния Гудуйя бодрился: невелика, мол, потеря, но, оставшись наедине со своими мыслями, тяжело переживал. Ведь разрушалась не просто хижина, но бесследно исчезал очаг, сидя перед которым поверял он огню свою печаль и горе. Ни единой живой душе не смог бы открыться Гудуйя. Лишь веселое пламя было безмолвным его собеседником и поверенным. Лишь горячие языки огня зализывали раны и облегчали его душу. Теперь он нашел иной путь. Именно этим путем идет к его хижине «Комсомолец», чтобы стереть ее с лица земли, чтобы вывести Гудуйю к людям, к жизни и свету.