Канитель

— Как же болит голова… — не то вслух, не то мысленно простонал я.

На деле у меня болела не только голова: все тело ныло, как старый, прогнивший зуб, который не могут вылечить уже вторую неделю.

— О-о! Очнулся, святоша, — мерзкий голос поглумился надо мной. К сожалению, услышать его, а уж тем более понять смысл фразы, вникнуть в каждое слово, я не мог: для меня каждый звук был лишь ударом маленького молотка по голове. Тем не менее, этот голос слышался изо всех мест сразу, а потом еще секунду, две, отдавался в голове гулким звоном. Сложно описать столь неоднозначное состояние.

Открыть глаза с первого раза не получилось. Их как будто сдерживала нечистая сила. Вторая попытка тоже не увенчалась успехом, поэтому я, громко простонав что-то непонятное даже мне самому, вернулся в объятья Морфея.

…

На этот раз я чувствовал себя лучше, и даже попытка пошевелиться не вызвала жгучей боли по всему телу. Я собрал в кулак всю свою далеко не титаническую волю и открыл глаза. Изображение, увиденное мной, как будто сошло с картин известных художников-сюрреалистов: все расплывалось в тонких огнях. Каждый пиксель моего зрения как бы показывал, что все очень и очень плохо.

Я нашел в себе силы поднять голову и попытаться осмотреться. Ничего не вышло. Голова лишь немного, по ощущениям, перевалилась на бок, а зрение настойчиво не желало возвращаться в норму.

— Да… Переоценил я твои силы. Видимо, чем-то серьезным тебя жахнули. Ну, ничего, отлежишься, восстановишься, а там глядишь и того… — на этот раз голос звучал менее едко, не резал слух и вообще не вызывал практически никаких отрицательных эмоций.

…

Стоило мне пару минут отлежаться, как нормализовалось зрение, восприятие вернулось в норму. А через еще несколько минут я сидел на пятой точке, осматривал помещение, немного прищурившись, и задавался вопросом «какого, <цензура>, <цензура>?!». Сознание все еще не вернулось ко мне полностью: мозг как будто заволокло дымкой, которая со временем рассеивалась, открывая пространство для мышления.

Я находился в темнице. Весьма специфичной, светлой, даром, что темница. Понять, откуда идет свет, я так и не смог, зато совершенно точно могу утверждать, что огражден от внешнего мира я проржавелыми, тонкими, ненадежными на вид стальными прутьями. Потолок, точно так же как из стены комнатушки, был отделан красными, старыми, потрескавшимися кирпичами. В камере, если так можно назвать это место, я находился не один.

— Ты не смотри, что древнее тут все. Сломать что-либо изнутри, будь ты хоть архимагом, не получится. Не всяким богам среднего пантеона это под силу, если честно, — ухмыльнулся старец в оборванном тряпье. По его взгляду можно было сделать много выводов, но куда большее сообщал его статус.