Дальше алгоритм действий для пленника выглядел следующим образом:

Поймать от наконец-то проснувшегося второго стражника яростный удар тяжелой латной перчаткой.

Попрощаться с куда-то затерявшейся нижней челюстью.

Заорать остатками разорванного горла.

Тяжело приложиться о землю.

Пересчитать все криво положенные и от того больно царапающиеся камни.

Тридцать семь.

Последний раз долго, мутными, затекающими кровью и потом глазами посмотреть на собравшихся людей. Без ненависти. Вообще без каких-либо эмоций.

С одной лишь пожирающей сознание болью.

Неподалеку белобрысый стражник стоял над холодным телом своего брата.

На некотором отдалении, у другого, едва начинающего разгораться коптящим пламенем костра стоял одетый в цветастые одежды человек с необычным, разукрашенным растительными узорами струнным инструментом. Из сплюснутой лиловой шапочки барда торчало длинное гусиное перо. Он мучительно искал рифму к слову "костры". Наконец, щелкнув пальцами и цокнув языком, сказитель притопнул ногой, положил руки на струны, сыграл пару аккордов и негромко пропел:

-Горят столь дымные костры,

  Глаза собравшихся пусты.

Поморщился, огляделся, убедился, что никто не слышал его позора и стал мучительно размышлять над новыми строками, рифмами.

И, конечно, метафорами. Не могут поэты без них, без метафор этих...

Закончив с предыдущим пленником, толстопузый, одетый в черные бархатные одежды, церковник тяжело вздохнул и медленно побрел к следующему костру. Впереди еще чертовски много работы.

Для священников и палачей наступают тяжелые времена...

Поднявшись на невысокий деревянный помост, священник набрал в грудь побольше воздуха и запел.

Он пел тяжелую, мрачную, диссонансную песню уже в одним богам известно который раз за последнюю неделю. Он пел песню Справедливости. Песню, которая, согласно всем правилам, должна остановить карающую руку над невиновным. Разумеется, ни единого раза за известную историю Анерота, ни один церковный палач не дрогнул над своей жертвой. Конечно.