Мне очень хотелось глянуть на Азова и понять, что он по этому поводу думает, поскольку, если что, точку зрения на этот вопрос изменить недолго. Головы рубить никто никому уже, похоже, не станет, а сила сейчас у него. Но поди поверни башку, когда на тебя Старик глазеет.

– Максимилиан, плесни мне вина. – Старик протянул руку с чашей, красивой, дорогой, сразу видно – тоже старой работы. Нет, у него не кабинет, у него тут филиал какого-то крупного музея. – Думаю, что твой человек прав – надо выпить.

Зимин шустро поднялся, в его руках оказалась пыльная бутылка, и секундой позже из нее, мелодично булькая в чашу, потекла густая красная жидкость. Запахло пряно и сладко одновременно – садом, поздним летом, какими-то ягодами. Приятный такой аромат, успокаивающий.

– Славное вино. – Старик сделал несколько взбалтывающий движений рукой. – По крайней мере – на вид.

– И на вкус не хуже, – заверил его Зимин. – Надеюсь.

– Опять «надеюсь», – поморщился Старик. – Ты должен говорить: «Именно так». Или – «Заверяю вас». Все эти «может быть» и «наверное» оставь для властей, они и не такое съедят, особенно если это подкрепить купюрами. Я же хочу, чтобы мои приближенные точно знали, что делают, и были готовы нести за сделанное их руками и головой ответственность. Личную. Персональную.

Съедят. Ох, я бы бутерброд доел! Но как-то неудобно – вроде как беседа идет.

Старик тостов говорить не стал и другим налить не предлагал – он отхлебнул вина и с видом знатока покачал головой:

– Улей и сад, – негромко произнес он. – Да, это славное вино. Ах, какое было солнце в Андалусии, какие женщины! Как они меня любили, как почитали. Увы, увы им, увы им всем, ибо те, кто любит, должны помнить о том, что частенько отданная любовь возвращается дарителю в виде трехкратных мук. Огонь, вода и боль – вот что ждало этих крепкотелых и вместе с тем трепетно-нежных дев.

Старик опустил свою голову, в черноволосье которой не было ни единого седого волоска, и вроде как задремал.

Я шустро скользнул за столик, запихнул в рот остатки ранее сделанного бутерброда и начал его с наслаждением жевать.

– Что ты все жрешь? – одними губами сказал мне Валяев. – Проглот московский!

– Он свел короткое знакомство с одной из красоток Алины, – так же еле слышно ответил за меня Азов. – Естественно, что сейчас он хочет есть.

Меня схватили за челюсть и снова задрали голову вверх, да так, что ни жевать, ни глотать я не мог. Что за повадки?

– Я ей глотку перережу, – прошипел Зимин. – Она совсем очумела?

– Да она и не в курсе, скорее всего, – ответил Азов. – Ее девицы по всему зданию рассосались, поди уследи за всеми. Они теперь везде работают, во всех службах, и не всегда поймешь, кто есть кто. А я предупреждал!