— Я рада, что мои права жены ты ещё признаёшь, — спокойно, холодно и отчуждённо ответила Падме, прямо глядя в синие, наполненные злостью глаза, — и именно на этих правах я требую твоего присутствия сегодня дома. После того, как ты закончишь… — на языке крутилось слово «убийства», но… — свою работу. У меня два выходных, которые я планирую провести с семьёй, и я буду тебя ждать, — она направилась к двери под тяжёлым взглядом Вейдера, который не спешил её останавливать, — предупреди, когда освободишься. Я ужин разогрею, — прежде чем выйти, попросила она.

Она проиграла этот бой, но не войну. Энакин – единственный человек, который стоит между её детьми и Сидиусом. И, не смотря на то, какие истинные цели преследует Скайуокер, она не собиралась терять эту защиту.

* * *

Ещё пару минут он стоял, не шевелясь, прежде чем со всего размаху швырнуть стол в противоположную стенку, вкладывая в удар всю свою злость и ярость. Будь проклят этот ситхов датапад! Как он мог оставить его незаблокированным? Оставил в открытом доступе такую информацию, идиот. На мгновение он застыл, вспоминая о своей первостепенной цели. И перевёл внимание на разбросанные на полу деки и датапады. Они были целы. Хорошо. Многочасовые упражнения на контроль и медитации дали плоды. Пару секунд, и бушующие внутри, как огненный ураган, эмоции исчезли, оставляя холодную площадку для анализа ситуации. Теперь нужно закончить работу и идти домой. Теперь он готов. Ситуация не повторится.

* * *

Рациональные, циничные, отчуждённые рассуждения остались в здании Сената, а дома её ждали слёзы боли и ненависти. Ненависти к самой себе, к мужу, к Палпатину и к самому Корусанту. Она заперлась в спальне и спрятавшись под одеялом, как маленькая девочка, обняв подушку и сжавшись в один болезненный комок, такой же, как и её израненное сердце, просто рыдала. Она ревела, выплёскивая свою усталость, ненависть и боль, проклиная ситхов, джедаев, их Силу и тонкие манипуляции человеческим сознанием, которым даже бывалые политики позавидуют. Отдавала все эмоции вместе со слезами, чтобы хоть на грамм освободиться от той тяжести в груди. Её мир сузился до маленького пространства обиженной девочки под одеялом, которая обижалась на жестокость мира, на разбитые мечты, на невыносимый удар в сердце и за то, что этот мир продолжал выжигать её измотанную душу. Только единственный звук мог выдернуть её из уже почти бессильной полудрёмы: звук комлинка Ляли, напоминающий девочке, что она давно уже выросла, что она теперь мать, и она нужна своим детям. Люку и Лее. Двум солнцам в этой непроглядной тьме, которые сейчас рыдали вместе с ней и чувствовали её невыносимую боль. Падме вытерла слёзы, парой глубоких вдохов успокоила свою глупую женскую истерику и, собрав остаток сил, резко встала.