Лили рухнула на пол, падая на колени рядом с телами родителей. Она коснулась пальцами их шеи, в том месте, где должен биться пульс.

Пульса не было. Они оба лежали, словно поломанные куклы.

— Боже мой… боже мой… — дрожащим голосом повторила Лили. — Мама… папа… Нет, господи, нет!.. Не может быть…

Она понимала, что рядом стоит Джеймс, Сириус, кажется, Ремус Люпин. Какие-то парни с одинаковыми лицами, кажущиеся смутно знакомыми.

Все эти люди окружили её безмолвными статуями, свидетелями её растерянности и скорби. Но ей не было до них никакого дела, словно они обитали на другой планете.

Лили схватила мать за плечи и стала немилосердно трясти, пытаясь привести в чувства.

— Мама, вставай. Очнись, пожалуйста, мама! Не надо! Не уходи… как я буду жить без тебя? Как я буду жить зная, что вы погибли из-за меня. Мамочка! Не бросайте меня…

Чьи-то руки обняли плечи, пытаясь оттолкнуть, отвести в сторону:

— Лили, не надо.

— Пусти!!!

— Лили, хватит!

Этот голос заставил её сжаться и поднять умоляющие глаза.

Петуния выглядела бледной, как смерть. Щеку пересекала длинная кровоточащая царапина.

— Перестать трясти маму. Ты ей не поможешь.

— Ты не понимаешь, я должна всё исправить! Я должна…

— Ты не можешь ничего исправить, Лили. Нет её среди нас. И папы нет. И… Билла. Не трогай мертвых.

Голос сестры был сух, безжизненен, как ропот гонимой ветром облетевшей листвы.

Мертвые не могли укорять за опрометчиво принятое решение. Но сестра, не говоря ни одного укоризненного слова и укоряла, и обвиняла.

Петуния, стуча острыми каблуками так и не снятых сапог, прошлась по гостиной и, не обращая ни на кого внимания, срывала покрывала с кресел, подходила к телам (как ужасно! Господи, как ужасно даже думать такое о тех, что недавно были самыми дорогими людьми на земле), укрывала их.

Потом села рядом с Биллом, обняла его и положила голову ему на грудь.