Я рассказала о своих подозрениях Жан-Клоду.

– Но зачем совету жечь пустые дома, mа petite? Если кто-нибудь из них умел бы призывать к себе в руки огонь, он бы не стал тратить его на брошенную недвижимость. Разве что пожар этой недвижимости приносил бы ему выгоду.

– Ты имеешь в виду финансовый мотив? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Быть может, хотя личный мотив был бы для них характернее.

– Мне трудно будет что-нибудь дополнительно выяснить, если только не указать полиции на совет вампиров в качестве подозреваемого.

Он вроде как задумался на секунду-другую.

– Наверное, с этим стопроцентным самоубийством для нас всех можно подождать до тех пор, когда мы переживем сегодняшний вечер.

– Разумеется, – согласилась я.

Полную темноту я встретила в коротком черном бархатном платье без рукавов и с треугольным вырезом. Талия состояла из открытых кружев, сквозь которые соблазнительно белела кожа. Черные чулки доходили на самом деле чуть выше середины бедра – туда, где черный кружевной подол касался кружевных концов атласных трусиков. Чулки были на размер больше нужного. Их покупал Жан-Клод, и он намеренно выбрал такие. Я уже пыталась носить чулки до бедер, и мне пришлось согласиться, что удлиненные больше льстят моим коротким ножкам. Они вроде как очерчивали нужную область. Если бы мы решили... скажем так, провести внеочередной сеанс, мне было бы приятно смотреть в лицо Жан-Клода, стоя перед ним в одних чулках. А так было страшновато.

От бархатных туфель на высоких каблуках, которые он выбрал, я решительно отказалась и надела вместо них свои черные ботинки. Не так шикарно, может быть, даже не более удобно, зато каблуки низкие, и в них можно бегать или выносить лишенного сознания леопарда – если надо будет.

– Ты само совершенство, mа petite, кроме обуви.

– И пусть, – ответила я. – Тебе еще повезло напялить на меня эти чулки. От мысли, что я одеваюсь ради того, чтобы вся тусовка видела мое белье, мурашки бегут по коже.

– Ты говорила Страннику о цене и ответственности. Сейчас мы идем платить цену за твоих леопардов. Или ты теперь об этом сожалеешь?

Грегори все еще валялся у меня в спальне, бледный и слабый. Вивиан забилась в комнату для гостей, изредка односложно отвечая, когда к ней обращались.

– Нет, не сожалею.

– Тогда соберем тех, кто с нами поедет, и в путь.

Но Жан-Клод, произнося эти слова, не шевельнулся. Он так и остался лежать на животе, вытянувшись на белой софе, уронив голову на сложенные руки. О ком-либо другом я сказала бы – растянулся, но к Жан-Клоду это не подходило. Он не растянулся. Он принял позу, он расслабился, но «растянулся» про него не скажешь. Он вытянулся во весь рост, и только носки черных сапог свешивались с края софы.