Ознакомившись со всеми материалами дела, Людовик на некоторое время впал в прострацию, однако, немного придя в себя, приказал сохранить в тайне последнее признание дочери казненной ведьмы, и саму ее как можно быстрее предать огню. Преступления мадам де Монтеспан должны были остаться в тайне, потому что бросали тень и на короля и на их общих детей, которых его величество не так давно официально признал.

Маркизу де Монтеспан никто не обвинял, но король раз и навсегда отправил ее в отставку, переселив из огромных покоев, состоявших из двадцати комнат, в скромные апартаменты где-то на задворках Версаля, и отказался даже видеться с ней. Одно только упоминание о бывшей возлюбленной вызывало у его величества приступ тошноты.

Утаить что-либо от придворных сплетников было чрезвычайно непросто. Никто ничего не знал наверняка, но каждый считал своим долгом строить догадки и, несмотря на всю тщательность хранимой тайны, имя маркизы де Монтеспан вскоре стали связывать с делом ведьмы Лавуазен.

Филипп старался следить за процессом о колдовстве из опасения, как бы не всплыло чего-то опасного лично для него, и новый всплеск интереса к этому делу побудил его отправиться к королю. Паче чаяния тот не отправил Филиппа восвояси, сославшись на очередные неотложные дела, а молча протянул ему протоколы допроса Маргариты Мовуазен, которые хранил у себя в запертом бюро. Такой приступ откровенности немало удивил Филиппа, ведь Людовик всегда считал своего брата совершенно неспособным хранить секреты. Может быть, иногда и ему была нужна поддержка кого-то по-настоящему близкого? А кто, в сущности, был у него, кроме Филиппа? Разве что Франсуаза д`Обинье, воспитательница его детей, но она была женщиной, к тому же благочестивой. Она пришла бы в ужас… Филипп благочестивым не был. Но все равно пришел в ужас.

— Вот черт, — пробормотал принц, дочитав протокол, — Кровь летучих мышей и жир повешенного… А ты еще назвал чудовищем Лоррена! Он хотя бы не травил меня всякой гадостью!

— Не напоминай мне об этом, — поморщился король, — Должно быть, причиной всех моих странных болезней являлись эти дьявольские снадобья. Меня тоже окружают чудовища. Видно, таков наш с тобой удел.

— Это не удивительно, невинные агнцы не имеют ни намерений, ни сил выбиваться в фавориты. Твоя Атенаис… Ты сам знаешь, что она предпринимала, чтобы обратить на себя твое внимание. Чему удивляться?

Людовик смотрел на него мрачно.

— С нынешних пор и не взгляну в сторону придворных кокеток.

— И на кого ты будешь смотреть? На скучных серых мышек вроде этой вечной страдалицы Луизы Лавальер? Только не это. Лучше уж возвращайся к жене.