Никогда не вернуть.

Никогда не родить ему дочь.

Никогда.

Никогда не плачьте об ушедших.

– Нет! – громко, что есть сил, выдохнула Белянка, запрещая самой себе даже думать об этом. – Нет.

Нет.

Солнце согрело затылок и голые плечи. Зазвенели сосновые иглы. Где-то в поднебесье застучал дятел. Потекла река по жилам Теплого мира. Потекла по телу кровь. Стукнуло в гортани живое сердце.

– Нет, – повторила Белянка теперь для Стела. – Я могу только попытаться отпустить Рани, если она откроется. Если у меня хватит умения и сил.

Он зажмурился, закусил губы, кивнул и отошел к костру – все так же с закрытыми глазами. Сел на землю, покачиваясь из стороны в сторону, и зачем-то еще несколько раз кивнул. Стел плакал.

Пусть так. Это не сейчас.

Белянка потянулась к Рани. Всем существом: всем, что еще осталось от души.

Ответом была тишина. Когда собираешь тепло с поверхности камня – в нем и то больше жизни и силы, больше воспоминаний: о касаниях дождя, жаре солнца, о людях, ящерицах, птицах и былых временах. А здесь лишь смертный холод кожи.

И тишина.

– Пусти, – прошептала Белянка и обронила слезу на впалые щеки Рани. – Я не сделаю тебе больно.

На мгновение она замерла, балансируя на грани.

Зачем так нужно пробиваться к умирающей душе? Что это изменит? Кого спасет? Так сказала Ива – и только?

Нет. Что-то рвется туда, внутрь измученного тела, в глубину закрытого сердца. Во что бы то ни стало нужно понять, прочувствовать и… простить. Даже если Белянка сама не доживет до вечера – здесь и сейчас осталась последняя возможность понять и простить убийцу Стрелка. И без этого дальше просто нельзя: ни жить дальше нельзя, ни умирать. А может, все дело в том, что что-то знакомое, что-то созвучное слышится в этом разрушенном человеке? Но в этом Белянка боялась признаться даже самой себе.

Крепко сжала левой рукой правую ладонь Рани, а правой – левую.

Круг замкнулся.

Вместе с током тепла Белянка хлынула внутрь чуждого израненного тела. И с трудом сдержала крик.