— Конечно, — кивнула Ория. — Иди в душ, я попрошу принести еду в твою комнату и чтобы тебя никто не трогал. Девочки тоже волновались, но с чувством такта у них, сама знаешь, бывают проблемы.

— Я принесу тебе чистой одежды, — торопливо кивнул Медвежонок, продолжая держать меня за руки.

— А Йон… — Я обратила взгляд в сторону комнаты Никки, и словно в ответ оттуда вдруг донесся грохот. Как будто кто-то с силой швырнул стул об стену. Я вздрогнула всем телом, а Ория только вздохнула и покачала головой:

— Ему, как и тебе, нужно время, милая. Никки была ему очень дорога, и то, что она сделала… Я не думаю, что он скоро сможет с этим смириться. Йон из тех, кто привык все делать по-своему. И все за всех решать. Он пока не понимает, что у Николь тоже было это право — решать за себя и делать собственный выбор. Пойдем, Хана.

Я позволила старшей омеге увести себя, но, даже стоя под душем, все еще слышала, как мой альфа уничтожает комнату по соседству и треск ломающейся мебели заставлял меня съеживаться под горячими струями воды и беззвучно всхлипывать. И в какой-то момент я просто сжалась в комочек на дне душевой кабинки, уткнувшись носом в колени и буквально воя от боли. Это была боль Йона, потерявшего нечто безмерно ценное и важное. Это была моя боль, ведь я не могла его утешить и пообещать, что мы все обязательно исправим. Это была наша общая боль, заплутавших, потерянных, таких беспомощных и слабых перед лицом тех сил, что походя перемалывали наши жизни в труху.

— Не плачь, сестренка, — услышала я мягкий голос Медвежонка. Он сидел на полу снаружи, отделенный от меня цветастой душевой шторкой. Прежде его присутствие — даже в моей постели — никогда меня не тревожило, но сейчас, слишком ясно вспомнив прикосновение чужих бесцеремонных рук на своем теле, я ощутила, как к горлу подкатила горечь.

— Выйди, пожалуйста, — негромко попросила я. — Я не могу, когда ты… Я просто не могу.

— Я оставлю одежду на раковине, — не стал спорить он. — Ты позволишь мне побыть с тобой сегодня, сестренка? Я… Я очень волновался за тебя. — В его нежном голосе ощутимо звенели слезы, и я просто не смогла ему отказать.

— Хорошо. Хорошо, подожди меня в моей комнате, пожалуйста.

— Я принесу тебе чего-нибудь сладкого к чаю, — тут же с готовностью закивал он, поднимаясь на ноги. Дождавшись, пока он выйдет и закроет за собой дверь, я выключила воду и только теперь рискнула отодвинуть занавеску, чтобы взять с натянутой под низким потолком проволоки сухое полотенце. Одевшись в чистое и несколько раз промокнув волосы, я впервые за прошедшие несколько дней посмотрела на себя в зеркало. Заключение не прошло для меня даром — я осунулась, моя кожа выглядела не лучшим образом, кое-где отсвечивая красноватыми высыпаниями, которые из-за общей бледности выглядели еще более заметными, а морщинки в уголках глаз как будто стали глубже. Если когда-то я искренне считала себя симпатичной, то теперь видела в зеркале лишь жутковатого призрака. Попытавшись вспомнить, изменилось ли за эти дни лицо Йона, я пришла к выводу, что не помню ничего, кроме бесконтрольной нежности и тепла, что захлестывали меня всякий раз, когда я смотрела ему в глаза. Даже если он тоже стал объективно хуже выглядеть, я этого не замечала. Это просто было неважно.