Он любил ее так, словно на месте обычной и привычной жены вдруг оказалась какая-то совершенно новая Айна... смотрел такими глазами, что у нее останавливалось дыхание. А после долго лежал без сна и все никак не выпускал из своих объятий. И почему-то вместо чистого счастья Айна ощущала то самое, ничем не выразимое чувство, когда щемящая боль переплетается с невыразимой радостью. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно, хотелось раствориться в вечности и самой стать океаном. Океаном, который омоет раны самого любимого в мире человека, укроет его от страданий, смоет и унесет прочь невыносимые воспоминания... Но единственное, что она могла – это обнимать его в ответ, покрывать лицо сотнями поцелуев и говорить, что все будет хорошо. Без конца говорить, что все будет хорошо.

И верить в это самой.

Не смотря на худобу Фарра.

Не смотря на пустой рукав Руальда и темную повязку на лице Патрика.

Не смотря на россыпь крошечных золотых цветов, что сами собой вплелись в пряди волос на голове Лиана...

Увидеть золотого дракона спящим на ложе из темно-зеленых стеблей с остроконечными листьями было подобно удару под колено. Айна знала, что не застанет его прежним, знала, что найдет совсем другим, но все равно не предполагала, насколько это будет невыносимо. От желания броситься к нему и разрыдаться над этим безжизненным телом ее удержало только осознание, что рядом стоит Шуна... Та подошла к своему мужчине первой. Долго стояла над ним, не проронив ни звука, только бездумно баюкала спящего сына, примотанного широким полотнищем к груди. В конце концов протянула ладонь и осторожно коснулась светлых волос кончиками пальцев, покачала горестно головой и, развернувшись, стремительно вышла прочь из подземной пещеры.

2

Из колыбели, что стояла у ног Шуны, послышалось тихое кряхтение, и та, со вздохом отложив шитье в сторону, склонилась к младенцу.

– Мокрый ты опять, да? – в ее усталом, не слишком-то довольном голосе звучала насмешка, но при этом он был таким нежным и ласковым, что на губах у Айны заиграла улыбка. Из Шуны получилась весьма своеобразная мать... Она почти никогда не ворковала над своим ребенком, как это обычно принято у женщин, называла его маленьким засранцем и почти все время говорила с ним так, словно он был способен понимать взрослую человеческую речь. И в каждом ее жесте, в каждом движении было столько любви и заботы...

Сменив пеленку, Шуна попыталась уложить сына обратно в его плетеную колыбель так похожую на корзинку, но тот расхныкался, распищался и умолк только когда его маленький ротик отыскал материн сосок.