Гнев. Извиваться. Призрак. Венок.

Я сжимала ветви ивы, повторяя эти слова снова и снова. Эти слова, как Скуврель сказал, произошли от слова «wrae», откуда пошло и слово «фейри».

Он был прав, говоря, что они были схожими. Я ощущала гнев фейри, когда они топили меня в бочке вина и пытались вытащить из клетки. Я ощущала его, когда они прибили моего отца гвоздями к дереву.

Я ощущала извивающуюся боль фейри в отголосках их фальшивого веселья и жутких сделок.

Я видела, как они были сплетены, как венки, когда я смотрела на их мир своим истинным зрением.

Я видела, как они угасали как призраки, когда могли, как моя сестра Хуланна, которая уже не была человеком.

Спутанные. Это наши предки имели в виду. Искаженные от гнева, спутанные с болью, смертью и от рук. Они все были искаженными и спутанными.

И я тоже такой становилась.

Как венки, которые я делала.

— О, хорошо, ты почти закончила, — сказала мама, садясь рядом со мной на крыльцо Чантеров. — Нужно много для свадьбы. Не знаю, почему Землекопы запланировали ее накануне зимы, но мы все были на взводе в последнее время, и они, наверное, решили все наладить.

Я все еще не привыкла к тому, что она была на десять лет старше. Эти десять лет оставили след. Жизнь возвращалась в ее глаза под ее спокойной маской. Но если я смотрела на нее, когда она не знала, что я смотрела, я видела горячую боль, кипящую под поверхностью, давнюю депрессию, из которой ей было сложно вырваться.

Она потеряла нас на десять лет. Она была вдовой и матерью двух позорищ. Я не знала, насколько ужасно это было. Я пыталась представить это в первую ночь, когда вернулась, но от этого было так больно, что я отогнала эти мысли. Было проще мириться с этим, если я старалась вести себя так, словно за эти десять лет ничего не случилось.

— Как папа? — спросила я.

Она кашлянула. Ей нравилось говорить о нем, хотя мы обе знали правду. Она слабо улыбнулась, пока говорила:

— Он здоровее, чем был. Раны закрылись. Матушка Хербен помогает травами, заражение не вернется. Может, вскоре он начнет вспоминать.

Я старалась не думать особо и об этом. Отец помнил маму. Это радовало. И первой ночью, когда он очнулся от кошмаров, и я услышала его вопль узнавания, я подумала, что все будет хорошо.

Он помнил родителей Олэна. Это тоже было хорошо. Потому что мама жила с ними эти десять лет, ведь мы потеряли дом из-за злых жителей деревни, а она потеряла семью из-за фейри. Они даже позволили мне оставаться тут с моего возвращения. Точнее, мама Олэна позволила. Его отец толком не говорил. Он играл или пел все время, одна песня плавно перетекала в другую, потом в следующую. Он играл сейчас в кресле-качалке за нами на крыльце, пока мы помогали обществу, плели венки для свадьбы.