И Мэра тоже. У нее все еще есть раны. Раны, которые нанес я, раны, которые всегда можно вскрыть. Говорят, что звери становятся опаснее всего перед лицом смерти. Что в конце жизни они наиболее опасны и жестоки. И я тоже буду таким – если мне удастся увидеть ее до того, как мой приговор будет приведен в исполнение. Я отчаянно на это надеюсь.

Айрис нечасто рассказывала мне о своих богах, а я не утруждался и не задавал ей вопросы. Но я провел собственное исследование. Она верит, что после смерти люди оказываются в определенном месте. Сначала мне тоже хотелось в это верить. Это означало бы, что я снова увижу маму – и увижу Томаса. Но загробная жизнь для Айрис расколота на две части, разделена на рай и наказание. Я, конечно же, заслужил последнее.

А Томас, мой дорогой Томас, конечно же, нет.

Если после смерти что-то и есть, нам не суждено встретиться.

Я возвращаюсь к тому, что я всегда знал, к бремени, которое я нес, к концу, который всегда ждет. Я больше никогда его не увижу. Даже в моих снах.

Мама дала мне так много, но столько забрала взамен. В попытке избавить меня от ночных кошмаров она забрала мои сны. Иногда это мне по душе, но прямо сейчас, в этой комнате, я хотел бы уснуть, сбежать – и еще раз увидеть его лицо. Еще раз почувствовать то, что я чувствовал, когда был рядом с ним. И забыть об этом извращенном гневе, о боли и ярости, разрывающих меня каждый раз, когда я думаю о нем, о его обожженном до неузнаваемости теле – обожженном моими собственными проклятыми пальцами.

Интересно, я так его оплакиваю, потому что не знаю, что было бы, если бы все сложилось иначе? Потому что не знаю, каким бы я стал, если бы он был рядом со мной? Или потому, что мама никогда не искажала мои чувства к нему? По крайней мере, она не делала этого, пока он был жив. Позже она, конечно, попыталась – когда воспоминания о нем пожирали меня изнутри. И проделала то же самое с моими чувствами к Мэре, выдергивая каждый новый всплеск, как садовник выдергивает сорняки.

Но даже Мэра не разрывает меня на части так, как до сих пор разрывает он. Даже она не причиняет мне такой боли.

На это способен только один человек – из тех, кто еще остается в живых. И мне скоро придется встретиться с ним лицом к лицу.

Я снова ложусь на спину, и раздраженно выпускаю из легких воздух. Я заставлю его истекать кровью, как истекаю кровью я.

Я все еще лежу, закрыв глаза рукой, когда дверь открывается и закрывается. В комнате раздаются тяжелые шаги. Мне не нужно открывать глаза: я и так знаю, кто это. Его дыхания, неровного и такого по-хамски громкого, достаточно, чтобы я это понял.