Мама неожиданно привалилась к косяку и мелко затряслась.

— Господи, опять! Опять это... Я думала, все кончилось, а оно опять...

Отец... хмыкнул. Ухмыльнулся.

— "Ведь не было же никогда! И вдруг — опять!" Юленька, погоди переживать, в этом дворе не самая респектабельная публика. Вот увидишь, просто какие-нибудь маргиналы развлекаются, День Взятия Бастилии празднуют.

— А он разве сегодня? — Я в который раз поразилась, как быстро мама "выключает" истеричку, вот же талант! — Мне всегда казалось, что он четырнадцатого.

— Милая, у меня в школе по истории всю жизнь был трояк из жалости, — папа пожал плечами, — четырнадцатого — семнадцатого. Ты забыла, а они, думаешь, помнят? Ложись спать, Киру не пугай.

— Ее напугаешь, — мама внимательно посмотрела на меня, нашла то, что ожидала: удивленную, слегка заспанную мордочку, кивнула и вышла.

— Ну? — спросила я.

— Жесть, Кирочка, — папа подошел и положил подбородок на бортик кровати. Его лицо не было образцом мужской красоты: круглое, щекастое, нос картошкой. Прямо: "Мишка, мой плюшевый мишка".

Даже глаза не выбивались из образа: карие, теплые, улыбчивые.

Выдавал его голос, в котором для плюшевого мишки всегда было как-то многовато стали.

— Это те же самые уроды? — беззвучно спросила я. Папа отлично умел читать по губам.

— Не приложу ума, с чего бы им быть другими, — ответил он, почти так же тихо. Ну, может, чуть громче, я по губам не читала. — Антон их в прошлый раз упустил, хоть и потрепал... и я был уверен, что они залижут раны и снова нарисуются.

Во дворе, тем временем собиралась толпа. Народ громко обсуждал происшествие, в приоткрытое окно я слышала уже несколько версий, но все они сводились к одной: "Понашевские зажрались, теперь пусть поголодают, как простой народ".

Мне стало смешно. "Сложным" народом мы с папой точно не были. На это почетное звание могла претендовать разве что мама, это она дочь академика и внучка профессора. У нас труба пониже и дым пожиже. Папа вообще "от сохи" паренек, приехал в город из деревни Болотная Рогавка. Честно, я документы видела! А я... Ну, я это я. Кира Понашевская, "девочка с глазами из самого синего льда" и шрамом на морде.

Ничего криминального, на полигоне мечом зацепили. Мама мне столько кольев на голове стесала, чтобы я сделала пластику... на всю родню Дракулы хватит и еще останется. Но шрам — такая же часть меня, как глаза или пальцы.

Свести — означало сделать себя меньше, а я и так ростом... в папу.

И — тогда, на Казани... это была славная победа!

— Это ведь объявление о намерениях, — сказала я, кивнув подбородком в окно, где шоу набирало обороты. Как раз подъехали пожарные.