Рэймер усмехнулся, вспомнив лицо владельца аптекарской лавки, когда к нему с утра пораньше заявились лорд и леди Монтегрейн и заказали несколько шприцов разных размеров, набор игл и резиновый жгут.

Рэймер тогда вдохновенно соврал, что они испытывают новые методы для лечения лошадей. А Амелия вовремя подыграла, заметив, что на юге переливание крови применяется ещё со стародавних времен.

Вот может же, когда хочет — и соображает быстро, и не зажимается. А потом будто какая-то заслонка в голове опускается — и все: глаза долу, лицо, лишенное эмоций.

В такие моменты ужасно хотелось взять ее за плечи и тряхнуть, чтобы снова ожила. Только это была плохая, плохая идея. С тем же успехом можно было вообще, не церемонясь, ее ударить, потому как, судя по поведению, именно этого она подсознательно и ждала от любого мужчины.

Зря, кстати, только от мужчин — у матушки Соули рука тоже тяжелая, один раз влепила Кристу так, что тот неделю ходил с фиолетовым распухшим ухом.

Однако Амелия чуралась именно противоположного пола. И от понимания этого хотелось ударить по-настоящему. Только не ее, а Эйдана.

Рэймер был в ванной, смывая с себя следы очередного отвратительного дня, когда в дверь постучали. До назначенного времени оставалось еще не менее четверти часа, поэтому он подумал, что понадобился кому-то из слуг или Дрейдену. Что только подтвердилось тем, что после двойного стука дверь таки отворилась, и кто-то вошел внутрь.

Пришлось выходить. Если бы это был Крист, тот бы спокойно заглянул в ванную, но раз пришедший топтался у дверей, то это явно был кто-то из женщин.

— Иду! — крикнул он через дверь.

Наскоро обтерся полотенцем. Чуть не свернул себе шею, поскользнувшись на мокрых плитах пола, лишь в последний момент ухватившись за настенную полку. Получил по голове свалившимся сверху куском мыла и какой-то бутылкой, которая стояла там черт-те сколько времени, но ее содержимым он не интересовался. В сердцах выругался, помянув свою ногу недобрым словом. Набросил на плечи громоздкий халат, запахнул потуже, прихватив длинным поясом, и поплелся встречать незваных гостей.

Гостью…

Амелия стояла к нему спиной и рассматривала пейзаж в раме на одной из стен. Картину рисовала Анабель. Ромашковое поле под ярко-синим небом и палящим солнцем, головки белых с желтой сердцевиной цветов, склоненные от ветра, белоснежные облака. У его покойной жены был истинный талант, и поле выглядело как настоящее, живое. Она сама повесила этот холст в этой комнате, неудачно пошутив, что после ее смерти картина будет напоминать ему о ней — как в воду глядела. Цветочный пейзаж не слишком-то вписывался в остальной интерьер, но убрать последний подарок Анабель рука не поднималась.