А потом снова словно карусель и снова желудок свело и, если бы он не был пуст, её снова вывернуло бы наизнанку.

— Достопочтенный митар, — последовал возглас, когда карусель остановилась. — Вы так скоро? Это белая ведьма?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Надеюсь, — ответил громыхавший недавно над её головой голос, сомневающегося в её выносливости мужчины, а теперь она слышала его у своего уха, была прижата к его груди. — Феран у себя?

— Да, достопочтенный митар, достопочтенный феран у себя.

— Позови его.

— Да, достопочтенный митар.

“И охота им всё время это выговаривать?” — мысли стали вырисовываться в голове уже осмысленнее, переставая быть невыносимым неуправляемым потоком, до того беспредельничавшим в её голове.

В комнате возникли ещё чьи-то шаги, тяжелые и настораживающие.

— Роар? — голос мужчины был хриплым, глухим. — Это белая?

Её положили и на этот раз это было что-то мягкое и приятное.

— Они так сказали, — был ответ того, кто её принёс, и, потеряв тепло его объятий, Миле наконец удалось открыть глаза.

Взвизгнуть или закричать не получилось, хотя очень захотелось.

Лицо мужчины, изучавшего её, было суровым и жутким — он был бородат, глубокий старый шрам проходил по его лицу наискосок по нахмуренному лбу, через глаз, на щеку и дальше в бороду. Нос, когда-то прямой, был сломан не менее пары раз. Волосы каштановые с сединой, были забраны в хвост. Из-за шрама лицо имело странный прищур, не надменный, а с недоброй такой усмешкой. Милене стало отчаянно страшно.

— Тихо, мы не обидим, — отозвался знакомый голос. К удивительному облегчению он принадлежал другому мужчине, не тому, который сейчас стоял склонившись над ней и напугал почти до обморока.

Мужчина, который ее принес, был высоким, светловолосым, и моложе этого, со шрамом. Правильные черты лица скрывала не длинная ухоженная борода, а глаза были ясные, теплого медового цвета. В иных обстоятельствах Милена назвала бы его очень привлекательным, даже красивым.

Но думать об этом сейчас было нелепо. Истерика снова ворвалась в её разум, который отказывался понимать и принимать происходящее. Она снова и снова пыталась понять, что происходит. Снова и снова пыталась убедить себя, что это всего лишь безумный сон.

Внутри бурлило и клокотало — вот-вот и оно взорвётся, полезет наружу сметая всё на своём пути. К глазам подступили предательские слёзы и Мила сквозь рыдания начала причитать. Что именно она и не осознала, но “не убивайте”, “простите”, “отпустите” и так далее по классическому сценарию в её истеричном монологе точно были.