“Хочешь, я заберу тебя, детка? Нет? Важно быть живой, тогда пусти внутрь тени. Пусти… Иначе они тебя поглотят, детка, и я заберу тебя к себе”, — проговорил он шёпотом, но почему-то голосом Джокера, и это с ней говорило её личное безумие, потому что Ллойд стал отправной точкой осознания бесконечности одиночества и обречённости в той жизни, которая теперь казалась далёкой и нереальной. А Джокер? Илья… больнее быть уже не могло. Он невольно сделал сначала самой живой, а потом…

И Хэла пустила внутрь тени. Пропустила их через себя.

Убила, забрала чужие жизни… и стало так хорошо. Боги, как же хорошо.

Призрак Ллойда с голосом Юхи, или может голос Вселенной в образе любимых людей, а может это была её личная поисковая система? Или всё вместе?

Они были правы!

И это пугало до жути! И хотелось выть, потому что ничего не доставляло столько удовольствия, как эти смерти.

Если потерять разум, то будешь убивать направо и налево, потому что это так охрененно — вот она истинная чёрная сила ведьмы.

Никакое спасение жизни не доставляло Хэле столько радости. Дар жизни наоборот делал её слабой, немощной, словно она свою отдавала, спасая другие. А здесь!

— Хэла? — это был Брок.

Парнишка был смущённым, осторожным, и злое в ней сейчас зашипело: “Он боится, боится тебя, как все… теперь все будут такими с тобой! Теперь уже не спишешь на то, что была поражена смерти девочки, не спишешь на шок, аффект и прочую херь, нет! Этих ты убила хладнокровно, без угрызений совести и всякой моральной хероты! Но платить придётся вот этим аккуратным дрожащим осторожным тоном… Ты для всех стала тем, кем и должна быть! Больше никаких вопросов о твоей сущности. Только страх. Животный страх. Парализующий.”

Хэла зло ухмыльнулась про себя.

— Хэла, может пойдём к костру, ко всем? — предложил юноша. — Не надо здесь сидеть одной? Это опасно…

— Очень смешно, мальчик! — ехидно отозвалась ведьма. — Хорошая попытка — засчитано! Но не надо, хорошо? Ничего со мной не случится. Я и мертвецы, мои мертвецы будут меня хранить…

— Перестань, Хэла, — он сел рядом с ней на поваленное дерево.

Брок был тёплый. Его внутренний огонь отличался от огня отца — огонь сына Рэтара был спокойным, сильным, таким основательным, но не жарким, а тёплым, не обжигающим, приятным, уютным, словно плед… и захотелось его отобрать.

Лёд этой мысли сковал нутро.

— Иди спать, Брок, — выдавила она из себя. — Не думаю, что мне будут рады, особенно сейчас. Оставь.

— Тогда буду здесь с тобой, — вот упрямство у него определённо было отцовское.

— Мальчик, — вздохнула она и мотнула головой.