Он делал это не очень хорошо.

Для первого раза не так уж плохо, но всё равно чертовски неряшливо и грязно.

А ещё всё очень быстро становилось кровавым.

Ник не пытался его остановить.

Он стоял над Деймоном Джорданом, держа зонтик, чтобы его друг не спалил себе пол-лица в первый же день жизни вампиром. Ожоги, скорее всего, не убьют его, если только он не заснёт здесь, но Ник по опыту знал, как долго они заживали, какую боль причиняли, и как раздражало то, что после серьёзного ожога ты неделями выглядишь так, будто приложился лицом к грилю.

Так что Ник держал зонтик над своим другом и смотрел.

Несколько минут он ничего не говорил.

Он просто стоял там и позволял Деймону разобраться со своим дерьмом.

Он не осмеливался заговорить, пока не почувствовал, что последние унции сущности двойника ушли.

Ник почувствовал, как они испарились подобно больному, сломанному, извращённому облаку.

Он ощутил, как его сознание мгновенно сделалось более лёгким.

Он ощутил, как то нескончаемое горе уходит вместе с бездной отчаяния, что он носил в своей груди как будто месяцами. Он ощутил, как всё это словно разом испарилось, а на душе и в сердце стало так легко, что он удивлённо ахнул, потирая грудь.

Боги всевышние.

Ничто из этого не принадлежало ему.

Ничто.

Это оказалось такое облегчение, что Нику пришлось сдерживать слёзы.

Сосредоточившись на Джордане, Ник увидел, что его новый вампирский приятель обезглавил другую версию его самого.

Глаза двойника остекленели. Они уже ввалились в его череп.

Его кожа перестала гореть, но теперь он пах намного хуже.

Он уже начинал гнить.