— Вроде бы все?

— Да, все.

Брать человеческий череп было неприятно, и Тео мысленно похвалила себя за то, что догадалась надеть перчатки. Их хотя бы можно выбросить. Аккуратно разместив мужской череп на верхнем луче пентаграммы, к остриям двух боковых Тео положила собачьи, а вниз — крысиные. В центр печати, точно на монограммный ключ, лег молочно-белый опал. Критически окинув взглядом печать, Тео чуть подвинула левый крысиный череп и подрисовала размазавшийся меловой контур.

— Готово. Начинаем.

Тео взяла в руки пучок зверобоя, и Том тут же протянул ей горящую лучину. На тонких сухих веточках расцвело странно-медленное, вязкое, как сироп, пламя. Отчетливо артикулируя, Тео начала читать заклинание, в конце каждой строфы взмахивая рукой. Голубоватые струйки дыма тянулись за ней, словно инверсионный след за призрачным самолетом.

— Оставь это жилище, его пол, потолок и стены, его камень, землю и дерево. Уйди навсегда, не причиняя вреда ни живому, ни мертвому, ни вещному, ни душам.

Покинь этот дом без остатка, покорный моему слову, и платой за сделку будет живая кровь! — в последний раз Тео взмахнула букетиком зверобоя и Том, на мгновение прижав курицу к полу, черкнул ей по горлу черным ножом. Кровь плеснула на доски, потекла, собираясь узкими ручейками, вдоль контуров пентаграммы, окрашивая мел карминово-красным. Подняв еще трепыхающуюся курицу, Том несколько раз встряхнул рукой, словно священник, окропляющий паству святой водой.

— Прими плату! — отчаянно закричала в пространство Теодора. — Прими свою плату!

Несколько секунд ничего не происходило. Дом затих в тревожном, настороженном молчании, и Тео слышала только свое заполошное дыхание и тихий, угасающий шелест крыльев. А потом комната вздрогнула. Пол вздулся волной, стены затрясшись, роняя куски штукатурки. На этажерку рухнула полоса одеревеневших от клея обоев, и тихо, прозрачно зазвенели обрушившиеся на пол фарфоровые пастухи и фрейлины.

— Осторожно! — рявкнул Том, заставляя Теодору пригнуться, и вжался ей в спину живым щитом.

На втором этаже что-то грохотало и падало, в потолочных перекрытиях скрипели, выгибаясь, балки. Последнее, что увидела из-под навалившегося Тома Тео — летящий в стену несчастный фикус. За деревянной кадкой, как за кометой, тянулся длинный земляной хвост.

Потом были только темнота, шум и трясущийся в лихорадке пол.

Когда Том наконец-то отполз в сторону, открывая обзор, глядеть было уже не на что. Разрушенная гостиная встретила Теодору облезлыми стенами. Переломленный надвое диван лежал у стены, за ним тянулся след из набивки, словно внутренности за смертельно раненным животным. Из выбитых окон тянуло кисловатым печным дымом.