И я поняла, почему, пока не было завершено расследование Макс не позволял мне вернуться в Британию. Он опасался за мою жизнь.

Оказалось, что за всем этим стоял князь Оранский, правитель небольшого княжества, ещё меньшего по размеру, чем Лихтенштейн, но амбиции которого простирались далеко за географические границы, принадлежащей ему земли.

Он сам был виноват в том, что его дочь «засиделась» и стала считаться «старой девой», потому как князю «всё было мало», те кто делал брачные предложения его дочери, не устраивали князя за недостаточностью знатности рода.

Сам он давно засматривался на королевский дом Британии и даже, когда только дочь родилась, сразу послал предложение породниться через брак детей.

Но ему отказали, объяснив это тем, что «тёмные» времена остались в прошлом, и дети сами выберут с кем им продолжать династию. Но ему не запретили участвовать в балах и встречах, и привозить свою дочь для знакомства с британскими принцами и аристократами.

Но так сложилось, что наследный принц Максимилиан, вдруг влюбившись, женился на герцогине Виктории Заальфельдской и у них очень быстро родилась дочь.

И тогда князь Оранский придумал свой страшный план и сделал всё, чтобы расчистить дорогу своей дочери к британскому трону. Но не рассчитал случайности, и наследный принц, ставший почти инвалидом, отказался от престола. А младший даже и не смотрел на дочь Оранского, во-первых, в силу возраста, а во-вторых, он уже был помолвлен с дочерью союзника Оранского, Маргаритой Люксембургской.

Герцог Люксембургский, зная амбиции своего визави, сразу же его предупредил, что если что-то случится с его дочерью или с принцем Британии, то от Оранского княжества останется лишь строчка в учебнике.

И князь Оранский снова обратил свой взор на бывшего кронпринца Максимилиана. И здесь снова случайность. Появилась я, «выскочка», «никто», «приютская девка», в которую принц имел неосторожность влюбиться.

И так «удачно совпало», что у графа Фонсборо произошла трагедия, связанная с «моей деятельностью», и князь Оранский решил, что можно действовать «чужими руками». Слово там, письмо здесь, нашлись люди-иуды, за денежку готовые предать, и пошло-поехало.

Макинтош, которому заплатили за снимки, и моя подруга… Дана Верн, за которую я так переживала, но которая была основным звеном в связях с прессой и донесением пикантных подробностей.

Я, кстати, встретилась с ней. Она сама пришла на выставку и дождалась, когда я освобожусь.

Она смотрелась какой-то очень взрослой, как будто ей было на десять лет больше, сильно накрашена, на высоких каблуках, на ней было облегающее, провокационно смотревшееся платье, и много украшений. Как будто она пыталась всем сказать: «Посмотрите, как я богата!»