Хватаю за руку, сжимая и чуть не заливаюсь слезами, не чувствуя от него ответного, пусть даже самого слабого пожатия.

Да. Это глупо. По-дурацки, совсем по-идиотски.

Но я верила, надеялась на чудо!

Все время, пока была в доме, мне казалось, что стоит мне прикоснуться, — и он оживет. Стоит заговорить — и он услышит. Безумная надежда, даже какая-то уверенность!

И… Ничего.

— Стас, — обхватываю шею руками.

Склоняюсь над его почти белым лицом. Низко-низко.

Провожу, как когда-то он, губами по его губам — бесцветным сейчас, плотно сжатым.

— Живи, — шепчу прямо в губы, не замечая слез, которые падают на его лицо.

— Живи! Ты ведь такой сильный! Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю! Живи, Стас! Я ведь люблю тебя! Господи, я так тебя люблю! Меня самой не станет, если…

Осекаюсь. Нельзя. Нельзя этого произносить, даже в мыслях!

Это слово — оно не про него!

Он должен подняться! Он сильнее всего того, что может нести в себе это слово!

И моя любовь. Она — тоже сильнее! Вместе мы победим тот мрак, что завис над ним и пытается утащить по другую сторону жизни! Мы победим!

— Я люблю тебя! Люблю тебя, слышишь, — повторяю, как безумная, скользя руками по его лицу. По векам, по щекам, по шее и груди. Лихорадочно, безотчетно.

Обхватываю шею. Прижимаюсь изо всех сил.

— Люблю, — шепчу в его лицо, на ухо, в волосы.

— Так люблю, что самой больно! Я не смогу без тебя, Ста-ас!

Но он не слышит.

Дыхание не меняется, оставаясь слабым, почти неслышимым.