— Приколоться хотел…

— А потом?

— А потом неудачно сел, — буркнул. Кира спрятала лицо в ладонях, стоя так. Плечи подрагивали, а сам Канарейкин мужественно держался, дабы не посрамить честь без того смущенного парня.

— Да уж… — затем повернулся к Елисея рядом со светловолосым парнишкой. Хоть оба были блондинами, но разного оттенка. Взгляд переместился от собственного отпрыска к сыну Тасманова, как раз, когда в кабинет влетел Ярик, пыхтя от негодования.

— Ага! Вот и вы Ярослав Марсельевич, — обрадовался мужчине директор, потирая ручки. — Вот, полюбуйтесь. Опять ваша двойка. Тасманов и Канарейкин-Леонов. Снова разрисовали школу, теперь у нас вместо милых березок на заднем плане нарисованы череп и кости, а ниже надпись: «Осторожно, токсичная зона». И все это за урок рисования, который они прогуляли. Лица присутствующих обратились к невозмутимой парочке, разведшей руками.

— Наши преступления невинны в сравнении с нашими братьями и сестрами. Мы ратуем за свободу детей, — хором заявили юные пропагандисты. Но тут же зашипели, когда получили каждый по подзатыльнику.

— Паша, — ахнула Кира, — Ярик!

— Павел Александрович, Ярослав Марсельевич, право слово, вы перебарщиваете, — смутился Степан Вадимович, нервно перебирая пальцами. — Просто это не в первый раз, в прошлом году, огни нарисовали полуголую женщину в спортзале! Непотребство!

— Это искусство, — задрал нос Марк Тасманов. — Сюрреалистическая картина! Боди-арт! Невежды! Вы ничего не понимаете.

— Да, вот она, — закивал Елисей, не шибко разбираясь в этом вопросе, но от очередного подзатыльника увернулся, погрозив отцу пальцем. — Но-но, отец. Применение насилия к детям есть неправомерное действие в отношении несовершеннолетнего.

— Я сейчас тебя поперек колен отшлепаю, несовершеннолетний балбес, — рыкнул Паша, заставляя закрыть рот парня. — И интернета лишу. И всех гаджетов.

— Так с этого и надо начинать, конструктивного разговора, — тут же закивал, бросая жалобный взор в сторону матери.

— Не смотри, сам виноват, — фыркнула Кира, стараясь не поддаваться жалобному взгляду. Надулся, притихнув в кресле. Ярик же в это время сопел, пыхтел, нависая над сыном.

— Тебе что, художественной школы мало, дитя современного искусства? Целая студия дома! Рисуй, не хочу, а ты опять заборы и стены баллончиками разукрашиваешь, — рычал, встречая совершенно спокойный взгляд голубых глаз оскорбленного до губины души юного гения. Даже руку к груди приложил для пущего эффекта.

— Отец, — поджал губы. — Это прошлый век. Будущее за уличным артом.

— Ой, не могу, родился на мою голову, — провел по светлым волосам Тасманов, на что получил резонное от собственного сына: