Да, Жиль понял еще тогда. И пчелы поняли.

Полчаса. Все, что у него есть, пока грузовики не доберутся до фермы, стоящей в тени шато. Пока не заметят ярко выкрашенные ульи и каменный дом, в котором почти двести лет обитали поколения его семьи. Пока не зайдут в сарай и не начнут ворошить сено. Выхлопные газы защекотали ноздри Жиля, перебили сладкие ароматы любимых полей. Он резко повернулся к Колетт:

– C'est le temps[3].

Подхватил дочь на руки и побежал, чувствуя ее теплое дыхание на своей шее. Он еще не достиг сарая, когда девочка начала плакать, а к тому времени, как семья выбралась из укрытия и бросилась бежать по лавандовому полю, преследуемая собственными тенями, всхлипы Колетт перешли в икоту.

На кухне в задней части дома Жиль взял маленький кожаный чемодан, принадлежавший матери Колетт, собранный в тот день, когда он решил, что больше не станет держаться в стороне. Осторожно снял чайник с буфета, где тот стоял между таких же чашек и блюдец, подержал тонкий фарфор в грубых пальцах. Покойная жена любила красивые вещи, любила красиво сервировать стол и пить чай из изысканных чашек. Фарфоровый сервиз был свадебным подарком хозяев шато его деду и бабушке в благодарность за долгие годы преданной службы.

Жиль завернул чайник в маленькое полотенце и спрятал среди вещей Колетт в чемодане, затем вновь взял девочку на руки, прижался лбом к ее лобику.

– Все будет хорошо, ma petite chérie[4]. Мадам Боско обещала присмотреть за тобой, пока я не вернусь.

Взяв чемодан, он быстро вышел из дома и направился к соседней ферме. В большом итало-французском семействе Боско своих детей было семеро, однако они не спросили Жиля, с чего ему может понадобиться оставить им дочь на неопределенное время. Понимали, что лучше не знать.

– Non, Papa!

Нижняя губка Колетт задрожала, но Жиль не замедлил шаг и не обернулся. Лишь прижал ее белокурую голову к своей груди и зашагал быстрее, глядя на освещенные окна каменного дома. Белые простыни реяли на веревке, подобно сигналу тревоги.

Дверь открылась, не успел он к ней подойти. Дородная фигура мадам Боско заполнила проем; из-за ее спины выглянула маленькая девочка, темноволосая, как мать, но тоненькая как тростинка.

– Иди в дом, – велела ей мадам Боско. – И смотри, чтобы твои братья и сестры не подходили к двери.

Мадам Боско повернулась к Жилю.

– Сейчас? – тихо спросила она.

Он кивнул, еще крепче прижимая Колетт к себе, зная, что просит свое дитя о невозможном. Зная, что подобная сцена в эти дни разыгрывается вновь и вновь на полыхающих полях Европы. Хор детских плачущих голосов и отчаянного воя родителей несется сквозь тяжелый воздух, пропахший дымом пожаров. Этот горестный хор звучит отчетливо, да только никто не слышит.