В дикой боли, которая действительно разрывала, я почти не почувствовала еще одну – слабую боль от разреза. Только как ручьем полилась кровь.

- Еще тужься! Давай! Голова идет!

Я словно очутилась в какой-то космической пустоте и темноте, в которой вспыхивали и гасли звезды. Откуда-то с другого конца вселенной еле-еле доносился голос Максима:

- Давай еще! Черт! Твою мать!

- Что? – язык едва шевелился.

- Ничего. Давай! Сильнее! Нина, тужься!

Огромное и скользкое, как кит, вырвалось из меня в руки Максима – и как же сразу стало хорошо! Вот только…

- Почему он не кричит?

Максим ножом перерезал пуповину, отвернулся и что-то делал с ребенком. Я мельком увидела в его руках сине-лиловое тельце, все в крови. Томительные секунды леденящего ужаса – и самый прекрасный на свете звук. Первый крик новорожденного.

- Познакомься, мама, с девочкой Марусей. Иван будет в следующий раз.

Тяжело дыша, он положил ребенка мне на живот. По его лицу текли слезы. Я почувствовала, как подбирается новая схватка – последняя.

- Давай еще разочек, - Максим осторожно потянул за пуповину. – Все. Есть.

Он наклонился и поцеловал меня.

- Все, Нинка, справились. Ты умничка. Спасибо тебе. Я тебя люблю. Очень-очень.

- Тебе спасибо, - прошелестела я. – И я тебя. Дай попить, а?

Максим достал из углубления между сиденьями бутылку, приподнял мою голову и напоил из горлышка. Руки у него были в крови, куртка, джемпер и джинсы тоже. Даже на лице брызги крови. Откуда-то издали донесся вой сирены.

- Ну вот, почти вовремя, - устало усмехнулся он.

И я начала куда-то проваливаться. Как будто падала и все никак не могла долететь до низа. Словно смотрела издалека, сквозь мутную пелену, как открылась дверца, как Максим выбрался, держа Марусю на руках, а вместо него оказался мужчина в чем-то синем. Меня вытащили, положили на носилки, потом я вдруг сразу очутилась в скорой, как будто из действительности вырезали кусок. И точно так же издалека слышала обрывки слов Максима: «стремительные роды», «обвитие пуповины», «асфиксия». Потом он спрашивал, куда меня повезут, а я позвала его, и, когда подошел, попросила помыть Жорика.

И только после этого окончательно провалилась в теплую и мягкую, как пух, черноту.