Хватаю сумку, ловко запихиваю в нее необходимые вещи и оттесняю плечом подростка, привалившегося спиной к комоду с бельем. Лакированному, с жуткими царапинами на темном дереве, оставленными неуклюжими грузчиками, уронившими его при переезде в бабушкину трешку.

– Куда это ты собралась? Кто с детьми останется? Я же тебя просила на субботу ничего не планировать!

– Этот твой, – брезгливо морщусь, вспоминая о мамином кавалере, в эту самую минуту разложившем свои телеса на продавленном диване.

– Жора не может! Он с ночи! – знакомые истеричные нотки уже проскальзывают в ее голосе, ведь мы обе знаем, что он никогда не станет приглядывать за чужими детьми. Ходит по дому, делая вид, что их и нет вовсе, а если и замечает, то непременно хватается за ремень: широкий, с огромной металлической бляшкой, способный удержать его брюки на внушительном животе.

– Знаю я его ночные смены. Весь зал пивом провонял.

– Замолчи! Он еще от прошлой вашей ссоры не отошел, – шипит, одергивая меня за руку, когда я тянусь к своей сумке. – Не смей уходить! У меня последняя смена – потом нагуляешься!

– Когда потом? Я выдохнуть не успеваю: одни из памперсов вырастают, а ты уже следующего мне под нос суешь! Я тоже человек, мама! И тоже хочу отдыхать.

– Посмотрите, какая страдалица! – театрально хлопнув в ладоши, женщина насмешливо надувает губы. – А мне легко такую ораву кормить? И ничего, не жалуюсь!

– Потому что сама эту ораву и наплодила! Так что прости, сегодня вы как-нибудь без меня…

– Много ты понимаешь? Давно взрослая стала, чтобы мать учить? Юлька! – проворно обходит меня, отрезая путь к выходу, и понижает голос, опасаясь, что отчим подслушает наш разговор. – Один вечер и ты свободна, как ветер в поле! Хоть с Мишей своим на машине катайся, хоть с тем худым блондином в кино иди.

Смотрит на меня с надеждой, даже руки складывает, умоляя сжалиться, а я словно и не замечаю. Качаю головой, размахивая ладонью, чтобы она, наконец, отошла, и упорно игнорирую Айгуль, прижимающую к груди безногую куклу. В этом платье с медведем, с белыми бантиками, которые ей наверняка повязала Ленка, она прекрасна. Только никакого желания до поздней ночи возиться с неугомонным ребенком я в себе не нахожу.

– Рыжий пусть сидит, – разве не выход? Я была немногим старше, когда на меня возложили почетную миссию подтирать ему сопли.

– Вот еще. Их ведь кормить нужно, и горшки выносить! Нет, – мальчишка бледнеет, а мама уже многозначительно глядит на меня. Еще и кивает для пущей убедительности – мальчишка не справится.

– Господи! Да сколько можно? Когда это кончится?