Когда тётя сделала последний вздох, я держал её за руку и говорил, что она собирается в лучшее место. Именно это я имел в виду. Ничто не может быть хуже, чем ад, который она пережила.
Теперь настало время сделать то, что она просила.
Я просунул свою измученную руку через лямку рюкзака, чуть не плача: моё плечо горело, будто кто-то засунул в него раскалённую кочергу.
Когда я крался из сарая, то в последний раз взглянул на дом. Все лампы были включены, но тени не двигались. Рубен, должно быть, валяется в отключке к этому времени.
Больше всего на свете я хотел, чтобы у меня хватило смелости взять баллон с газом из сарая и поджарить этого сученыша, чтобы Рубен мог жариться в аду. Но я не мог. Дора не хотела бы этого.
Тётя была единственным хорошим, что когда-либо было в этом доме. Я не помнил свою маму, но Рубен не пропустил ни одного дня, говоря мне, каким куском дерьма она была, когда оставила меня и уехала.
Может быть, у нас с ней было что-то общее, потому что я исчез в темноте и никогда не возвращался.
Своим телом, кричащим от боли, я совершил четырехмильный поход в доки, где работал Рубен. Я знал, как прокрасться и где спрятаться в рядах грузов, потому что иногда он занимался хреновой контрабандой и заставлял меня помогать.
Вот, где я сейчас был, ожидая, пока охранники заступят на свою смену, чтобы я мог продолжать двигаться.
Луч света пересёк ряд контейнеров, и я снова спрятался в тень.
— Ты что-то там видишь, Сэм?
Я не знал парня, который говорил, но опять же, у Рубена было не так уж много друзей, появляющихся здесь. Он пил в одиночку.
— Не, чувак. Но я только что видел крысу размером с моего шнауцера. Клянусь, сейчас эти ублюдки едят друг друга, чтобы выжить.
— Пиздец как отвратительно.
Гравий хрустел, когда они уходили. Я молился, чтобы они продолжали идти, и мне не пришлось бежать. Я не знал, сможет ли моё тело выдержать это.
Парень, который не был Сэмом, сказал что-то в свою рацию о том, что будет загружаться следующим. Звук металлического крана стал ближе.