Алешандре чувствовал, что не может ни на секунду оставить Ливию. Всё было ещё так непрочно в их отношениях! Взаимная приязнь, симпатия, даже, можно сказать, дружба, пока ещё не стала той взаимной любовью, которой не страшна разлука, которая не боится ни преград, ни расстояний. Алешандре боялся оставить Ливию в Рио, ему казалось, что она может увлечься кем-то другим. Недостатка в выборе у неё не было. Стоило ей появиться на любой вечеринке, конференции, лекции, как вокруг неё собиралась толпа поклонников. Правда, она была слишком умна, чтобы поощрять ухаживания. Она дорожила своей репутацией серьёзной деловой молодой женщины. Но что из этого? Женское сердце переменчиво, и соперник у Алешандре мог появиться в любую минуту. Если говорить честно, Алешандре в каждом видел соперника. Даже в красавчике-рыбаке, которого звали, кажется, Гумой и который спас их, когда они с Ливией едва не пошли ко дну. Алешандре простить себе не мог, что пренебрёг прогнозом погоды, что не справился с управлением катером, что едва не утопил Ливию. Он оказался в унизительнейшем положении. И он, и Ливия пережили страшные минуты: они прощались с жизнью, готовились к смерти. Гума спас их. Но к Гуме он испытывал ненависть, а не благодарность. Понимая умом, что Ливия не может удостоить своим вниманием простого парня с причала, Алешандре неведомо, почему ревновал к нему. Рыбак вызывал в нём бешенство, желание унизить, растоптать. Почему? Он и сам не мог этого понять. И такое же беспокойство внушало ему окружение Ливии в Рио. Как ни рад он был помочь отцу, которого обожал, но отпустить Ливию одну было выше его сил.

— Вот увидишь, я всё улажу, — пообещал сыну Феликс. — Ливия никуда не уедет. Я всё беру на себя!

Феликс прекрасно понимал сына: расстаться с такой красавицей, как Ливия, было трудно. Он сам, если любил, то любил со страстью, и понимал, что значит любовь для мужского сердца.

— Феликс не сомневался, что убедить Ливию остаться ему поможет её тётушка Проэнса, он не даст гордячке-аристократке ни сентаво на ремонт её обожаемой церкви, пока дело не сладится. Вслух он своими планами ни с кем не делился. Но твёрдо пообещал сыну, что всё будет так, как они оба хотят.

Алешандре благодарно улыбнулся, он преклонялся перед отцовским всемогуществом.

Властелин, господин, хозяин, Феликс мог распоряжаться делами, людьми, деньгами, но даже он не мог распоряжаться снами, которые посещали его во время сиесты. Сны навещали его, прихотливые, самовластные, уводя в далёкое прошлое, напоминая забытое или то, что он всячески старался забыть. А иногда и то, о чём вспоминал с удовольствием.