Я злюсь на Эйдена тридцать секунд, а за другие полминуты мой гнев становится виной. Он не сказал мне, потому что я не спрашивал. Я не просил у него детали. Я не просил его рассказать о женщине, которую он любил, потому что считал, что это была Кэмерон. Я знал, что он пригласил ее, как только я уехал. Я не мог слушать детали о том, что происходило между ними. Я был худшим другом в мире, потому что ничего не видел из-за своей ревности. Я оставался вдали четыре года, потому что не мог вернуться домой и увидеть Кэмерон счастливой с другим, даже если этим другим был мой лучший друг.

— И, если ты все еще сомневаешься, то оглядись, друг мой. Что-то выглядит знакомым? – спрашивает Амелия.

Я наконец осматриваю шатер, и резко выдыхаю, словно получил удар в живот.

 Красные, лиловые и зеленые украшения, магнолии на каждом столе, люди ходят мимо с тарелками грудинки барбекю, и по одному восхитительному запаху я знаю, что она из «Льюиса». Группа, которая играет в дальнем конце шатра, вдруг привлекает мое внимание, и мои руки начинают дрожать, когда я понимаю, кто они.

— Я же сказала — тебя ждет много извинений, — напоминает Амелия. – Уходя, Кэмерон сказала что-то о том, что ты привел бы сюда только особенную девушку. Я простила тебя, поскольку знаю, что та рыжая не была твоей парой, но Кэмерон — другая история. Я не шучу, когда говорю, что еще не видела ее настолько раздавленной.

Кэмерон заполнила это место всем, чего мне не хватало, пока я был заграницей. Она сделала это для меня, а я разбил ее сердце.

«Боже, я придурок!»