И сейчас, глядя на сидевшую перед зеркалом женщину, Нин ясно осознал, что никого в своей жизни он так страстно не желал, как Ану-син. Но, очарованный ею, старался обуздать свои порывы, следуя её словам: «Знай, что желать сладко, но ещё слаще быть желанным». О да, он подождёт и, конечно же, он дождётся того часа, когда она сама придёт к нему в покои, покорная и вдобавок любящая.

— Ах, владыка, я рада, что ты нашёл время для меня, — сказала Ану-син после того, как Аратта вышла из покоев, оставив её наедине с Нином. — Прошу тебя, сядь со мной рядом! Давай поговорим не как царь и его наложница, а как два близких, дорогих друг другу человека. Придворные осуждают меня, я знаю… Называют блудницей, алчной дочерью Лилит, посланницей кровожадной Ламашту. Бесстыдные клеветники обвиняют меня в том, что Оннес погиб из-за меня, а другие говорят, что его смерть мне на руку: ведь так я якобы освободилась от супружеских уз, чтобы со спокойным сердцем поселиться в царском гареме. Однако это ещё не всё. Молва утверждает, будто я хочу избавить тебя от влияния Шамхат, той самой, которая спит и видит во сне, как бы избавиться от меня. Какая отвратительная клевета! Шамхат знать меня не желает, при встречах смотрит на меня свысока, а я, я — никому не желаю зла: ни ей, ни её дочерям, которые презирают меня… Какое же это всё-таки зло — зависть! Опасный тяжкий недуг, как и женская ревность. И то, и другое разъедает душу, калечит ум, зрячего делает слепым, а чуткого — глухим… Скажи, владыка, ты чувствуешь ко мне сострадание, потому что я так оклеветана и унижена злой молвой? Ты поддержишь, ты защитишь меня — женщину, у которой столько поклонников, что и не счесть, но нет ни единого верного защитника?

Ану-син умолкла и, приблизившись к царю настолько, что коснулась его плечом, так долго смотрела ему в глаза странным пристальным взглядом, что его сердце затрепетало.

— Ты же знаешь, что ради тебя я готов убить каждого, кто посмеет смутить твой покой! — ответил Нин, жадным взглядом впиваясь в её белую, плавно выгнутую шею.

— Вчера ночью, — снова заговорила Ану-син изменившимся, с нотками пророческой загадочности, голосом, — вчера ночью мне приснился сон, который неотступно преследует меня… Будто я, корчась в родовых муках, произвела на свет гигантского змея, чья голова была украшена сияющим, как солнце, венцом… Думаю, наша с тобой судьба должна разрешиться великим событием: ведь змей — это символ власти, силы и могущества…

— Уж не собираешься ли ты сказать мне, что… — догадавшись, к чему ведёт своим признанием Ану-син, начал было царь.